Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

В это время появился между нами какой-то неизвестный старый генерал пешком, на коем длинная шинель во многих местах была прострелена, начал он приводить кучи солдат в порядок, и водить их лично в атаку. Это был, как оказалось потом, генерал от инфантерии князь Петр Дмитриевич Горчаков, впоследствии за этот подвиг сделанный шефом Владимирского полка.

Если не ошибаюсь, Владимирский полк один лишь имел на знаменах надпись об Альмском сражении. Кстати о знаменах: генерал князь Горчаков, указывая и направляя кучки бравых Владимирцев, довел их до желанной цели, – завязалась рукопашная схватка. Причиной послужило желание неприятеля захватить жалонерные наши значки, коим они придавали может быть другое значение. Знамена же наши были в чехлах и чрез это не бросались так в глаза, как красные жалонерные знаки.

В завязавшейся рукопашной схватке, особенно отличился сильный, рослый молодец, капральный унтер-офицер 1-го капральства, 1-й гренадерской роты Бастрыкин, уроженец, кажется, Ярославской губернии. Окруженный со всех сторон, Бастрыкин нна моих глазах, держа ружье за ствол, при каждом взмахе прикладом по головам защищался и расчищал себе путь, и при одном из сильных взмахов обрызгал меня с ног до головы неприятельскими мозгами. С этим почтенным, храбрым капральным мы встретимся впоследствии.

В это время мимо меня несли раненого нашего начальника 16-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта [ Онуфрия Александровича ] Квицинского. Подозвав меня к себе, генерал приказал мне передать, чтобы войска, стоявшие во 2-й линии, немедленно наступали и поддержали молодцов Владимирцев; но не успел еще генерал окончить этих слов, как новая пуля поразила его в ту же раненую ногу. Исполнив поручение, я возвратился к остаткам полка, которые большей частью не раненые, а изуродованные, отступали уже в беспорядке и с поспешностью. Едва поднялись остатки храброго, но несчастного полка на высоты, как нас обдало в тыл градом пуль. Оставляя на пути умирающих тяжело раненых, едва тащившихся солдат, мы услышали барабанный бой. Это был сигнал у неприятеля, занявшего нашу позицию и ударившего отбой; мы же сочли это за преследование и с большей поспешностью, бросая на пути ранцы, амуницию и даже оружие, спешили удалиться от мнимого преследования. Вечерело уже, а мы двигались все вперед и вперед без дороги, не зная ни пути, ни цели нашего движения: шли на удачу по следам попадавшихся по дороге трупoв, обломков оружия и амуниции, и на утро достигли Севастополя. Ночью на пути мы набрели в темноте на кучу людей; заговорив с ними, мы узнали, что это были молодцы нашего же полка. Считая меня убитым, так как верховая лошадь моя, как они видели, мчалась без седока, добрые солдатики очень мне обрадовались, увидев невредимым. В этой кучке находились знамена 4-х батальонов, из которых у двух древки были значительно отколоты и разбиты во время Альмскаго сражения, а во время дальнейшего ночного странствования, один только из оставшихся живым, знаменщик обстоятельно рассказывал каким порядком и какими снарядами древкам нанесены были повреждения. В нашей кучке находился также один только уцелевший из батальонных командиров, 4-го батальона командир подполковник (в то время) Мелентьев, который рассказывал другое: будто бы знамена нашего полка были у неприятеля, и что благодаря только его мужеству, обязан полк тем, что знамена отбиты, и несколько раз лично им вырваны из рук неприятеля. Знаменщик не только не подтвердил на мои вопросы этого события, но напротив, с негодованием отвергал таковое, божился, что этого не было и добавил, что он старый кавказский солдат, что он не смеет солгать, и «что за надобность скрывать, – прибавил он, – если бы в этом была хотя и доля правды». Знаменщик говорил еще, что действительно неприятель был очень близко к знаменам, но что он выхватывал из ружей жалонерные значки и уносил их; но знамена в руках неприятельских не были, а по тому и не могли быть возвращаемы, или выручаемы.

Владимирский полк потерпел такую значительную убыль в Альмском сражении, что пришлось считать только тех, кто был на лицо и время от времени присоединялся к нам, так напр.: поручик Винтер на 3-й день откуда-то прибыл с 15-ю человеками из всей своей роты; Владимирцев оказалось очень мало, а именно: 1 штаб-офицер, 6–7 обер-офицеров, в числе коих и я, и не более 500–600 нижних чинов, в числе коих всего два фельдфебеля. Убыло же: начальник дивизии, тяжело раненый, 2 бригадных генерала Шелканов и Логинов, взятые в плен, полковой командир тяжело раненый, а также убиты, ранены или взяты в плен: 3 штаб-офицера и 53 обер-офицера и с лишком 2500 нижних чинов.

Нашему маленькому остатку офицеров полка, 19 сентября, в день прибытия нашего в Севастополь, было любезно предложено отобедать на адмиральском корабле Великий Князь Константин, где нас окружили самым изысканным вниманием, участием и радушием. К морякам дошла уже весть, что Владимирцы храбро дрались, много понесли потерь, и к остаткам полка они так радушно отнеслись, желая может быть от очевидцев узнать интересовавшие их подробности, и самый ход дела.

Как молодежь, исключая подполковника Мелентьева, мы большею частию наивно отвечали на все вопросы, а сами мало что разсказывали и краснели до ушей, когда подполковник Мелентьев завел речь о спасенных и вырученных будто бы им от неприятеля знаменах, и других небывалых подвигах.

Субординация ли, или этикет в новом для нас обществе морских офицеров, превосходство коих мы инстинктивно чувствовали над собой, поставили нас в то фальшивое положение, что ни один из нас не нашелся даже возражать на небылицы; но вместе с тем, наше молчание доказывало пренебрежение красноречивее, может быть, возражений. Об обстоятельстве этом я упоминаю собственно потому, что оно имело впоследствии для полка невыгодное значение. Между тем, жители Севастополя передавали нам распространившийся между ними слух, будто войска бежали с поля сражения и указывали, как на доказательство, на расстроенное состояние одежды, оружия и амуниции на возвратившихся солдатах. Какая-то преклонных лет женщина, веря молве этой старалась опровергнуть мои объяснения, указывая на то, что я хожу с непокрытой головой, при чем предлагала мне в насмешку свой чепец. Действительно, во время сражения, мою каску сбило чем-то с головы, я потерял ее, и прибыл в Севастополь и ходил там некоторое время с непокрытой головой.

В самом же Севастополе происходила непомерная суета, жители ожидали, что им раздадут оружие; стоявшие в бухте корабли и другие суда находились в неопределенном еще состоянии, так мало положение дел еще выяснилось. Составлялись самые несбыточные предположения, говорилось много и чувствовалось что-то особенное.