Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

В Петербурге и Москве я был только проездом; в Москве я видел в последний раз моего дядю, князя Александра Волконского, умершего месяца через два после моего проезда. Это была для меня страшная потеря; я его любил и уважал более чем всех прочих дядей и теток. Тело его было похоронено в Бородинской пустыни {276}, где прежде еще был похоронен последний его малолетний сын и где после его смерти его вдова поселилась со своею матерью, княгинею А. И. Урусовой. Имение покойного досталось дяде моему, князю Дмитрию Волконскому, за исключением части, принадлежавшей по закону вдове покойного {277}, но в наделении ее этой частью она встретила много затруднений. Сын ее сестры, Натальи Васильевны Коптевой [ урожд. Урусовой ], мой внучатный брат, В. И. [ Василий Иванович ] Коптев, {о котором я упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, игравший в 1849 и 1850 гг. довольно значительную роль при тогдашнем московском военном генерал-губернаторе графе [ Арсении Андреевиче ] Закревском, впоследствии внезапно его удалившем, не хотел принять никакого участия в ее положении, так как он готов был услуживать только богатым и знатным, а родная тетка его осталась с весьма ограниченным состоянием и без всякого значения в обществе, которое почти не могло знать ее по причине ее уединенной {в последнее время} жизни. Впоследствии мне пришлось покончить дело между нею и моим родным дядей, князем Дмитрием, что, конечно, поставило меня в затруднительное положение. Многие были уверены, что дядя мой Александр предоставит свое родовое имение мне, а благоприобретенное жене своей, но он не успел сделать никакого завещания и уже перед смертью заявил, что желал бы передать своим трем родным племянникам кружку, пожалованную Петром Великим его прадеду, князю Григорию Ивановичу Волконскому {278}, в 1696 г. за скорое сформирование и приведение к Азову девяти драгунских полков {279}; книгу с весьма значительным числом писем князя А. Д. Меншикова к означенному Волконскому (в этой же книге два письма Петра к Волконскому) и золотые часы, подаренные в Воронеже дяде моему князю Александру Волконскому последним крымским ханом Шагин-Гиреем {280}. {Упомянутая} кружка досталась мне и теперь находится у меня; о том же, где находятся упомянутые книга и часы, мне неизвестно. Письма князя Меншикова, писанные в продолжение четверти столетия, замечательны, между прочим, и различием в обращении Меншикова к Волконскому в начале и в конце этого периода. В первых письмах Меншиков называет Волконского своим благодетелем и обращается к нему в почтительном тоне; в последних же этот тон изменяется на повелительный, несмотря на то что Волконский был в это время генералом от кавалерии и занимал важные должности. Дядя мой, князь Александр, сохранил до смерти чудесные черные волосы, все считали его моложе, чем он был в действительности. При разговоре о его летах, он любил вынимать из кармана упомянутые часы, на внутренней крышке которых было вырезано, что они подарены ханом малолетнему Александру Волконскому в 1784 г., и при этом говорил:

– Положим даже, что мне было тогда только четыре года, а затем считайте, сколько мне лет.

Дом Запольского, который мы нанимали в Нижнем, во время моего заграничного путешествия был продан Улыбышеву {281}, известному любителю музыки, и мы должны были переехать на Большую Покровку в дом Савельева {282}, который оказался неудобен. В это время жившего в Нижнем бригадного генерала Грессера {283}перевели директором кадетского корпуса в Москву, и я нанял его квартиру в доме Дерновой {284}, на Большой же Покровке, рядом с домом председателя казенной палаты [ Бориса Ефимовича Прутченко ]. Перед отъездом из Нижнего Грессер продавал свое движимое имущество и настоятельно требовал, чтобы я осмотрел его, от чего я не мог отделаться и пошел вместе с Е. Е. Радзевской осмотреть продаваемые им вещи. {При этом, однако же}, мы согласились с нею ничего не покупать в виду того, что нам не представлялось ни в чем особенной надобности, а заграничное путешествие опустошило и без того бедный наш карман. Но Грессер, несмотря на то что был богат по жене, умел так мастерски показывать свои вещи и так убедительно упрашивать, чтобы их купили, что ему позавидовали бы сидельцы Московского гостиного двора. Показывая всякую дрянь, он ее превозносил и убеждал в ее необходимости; так, например, он привел нас, в осеннюю ненастную погоду, на задний двор, чтобы показать простое деревянное корыто и разные, самые простые принадлежности для мытья детей. На мое замечание, что у меня нет детей, Грессер отвечал, что будут и что тогда придется за все платить гораздо дороже, но не убедил. Однако мы не умели отделаться вполне от навязывания Грессера и купили несколько вещей. Е. Е. Радзевская извинялась в этом перед женою тем, что ей не случалось встречать жида столь навязчивого, как Грессер. Между купленными у него вещами были подушки для подоконников; они были набиты сгнившими мочалами, так что их пришлось по приезде нашем в дом Дерновой немедля выбросить. {Нельзя было не пожалеть о тех детях, воспитывавшихся в заведении, в которое назначили Грессера директором. Действительно}, он так дурно кормил кадет 1-го Московского корпуса, что кадеты произвели шум, за что, конечно, были наказаны, а моривший их голодом директор был переведен в ту же должность в Московский Александровский кадетский корпус у Арбатских ворот, {вероятно, для того, чтобы приложить системы морения с голоду к новым лицам}. Он оставался на этом месте очень долго, едва ли не до смерти своей.

Летом 1847 г. в Нижнем Новгороде были установлены в устроенном мною в 1846 г. водоподъемном здании две паровые водоподъемные машины, поставлена чугунная чаша с другими металлическими принадлежностями на приготовленном для фонтана в 1846 г. каменном основании и проложены чугунные трубы между означенным зданием и фонтаном. Для окончания устройства водопровода оставалось произвести некоторые незначительные работы в разных его частях и испробовать его. Губернатор князь Урусов желал непременно открыть действие водопровода в день его рождения, 1 октября. Я находил, что в десять дней остававшиеся мелочные работы будут производиться наскоро, а следовательно, небрежно и что мы не успеем испробовать до 1 октября ни действия машин, ни сопротивления водопроводных труб. Однако же, уступая желанию Урусова, я приехал к фонтану 1 октября в 4 часа утра, чтобы испробовать машины и трубы с тем, что если окажется что-либо в них требующее исправления, то отложить день открытия. Я нашел Урусова у фонтана; послав одного из моих подчиненных пустить паровую машину, я приказал ему воротиться с донесением, что она пущена. Когда Урусову и мне сказали, что устанавливавший водоподъемные машины главный механик Шепелевских заводов Копьев, {о котором я упоминал выше}, пустил одну из машин в ход, а между тем вода в фонтане не показывалась, – Урусов пришел в отчаяние и сказал мне, что я, предложив поднять воду на столь значительную высоту, издержал напрасно деньги и поставил его, одобрившего мое предположение, в смешное положение и что вообще эта вещь невозможная, и ее невозможность была ему предрекаема {вышеупомянутым} Копьевым, который, как техник, не хуже меня должен знать, на какую высоту могут поднять воду изготовленные им паровые машины. Я убеждал Урусова, что мой расчет был верен, что Копьев говорил ему вздор, что вода должна, прежде чем изливаться в фонтан, наполнить все трубы между зданием и фонтаном, и даже определил ему минуту, в которую вода, наполнив трубы, польется из фонтана, но все мои убеждения были напрасны: отчаяние Урусова продолжалось до того времени, пока вода не полилась в фонтанный бассейн. Отчаяние Урусова превратилось в необыкновенную радость, и он не знал, как благодарить меня. Наполнив фонтанный бассейн водою, действие машины было остановлено. Найдя, что она и весь водовод находятся в полной исправности, я объявил Урусову, что подъем воды можно будет производить безостановочно, если будут нужные припасы для действия паровых машин, как-то: дрова, масло и пр. По приезде моем из-за границы я узнал, что эти припасы не были заготовлены и что, по невнесению в городскую смету статьи расхода на их приобретение, городская дума не приступает к их заготовлению. Урусов уверял, что к 1 октября все припасы будут выставлены, но этого исполнено не было. Не желая откладывать до 1 января открытие водопровода, я распорядился доставлением дров и других потребностей по самым дешевым ценам, уплатив за них из собственности. Засим не было более препятствия к открытию водопровода, и он был в тот же день, после литургии, освящен Нижегородским епископом Иеремией {285}. {Выше я подробно описал процессию, бывшую 15 месяцев назад при закладке водопровода; при настоящей процессии его освящения толпа народа была также многочисленна, но последняя процессия по причине осеннего времени и дурной погоды не была тал эффектна, как первая.} Я очень хлопотал, чтобы стоимость устройства водопровода была по возможности наименьшая, равно как и сумма, потребная на его содержание. В первом я вполне успел; все его устройство стоило до 45 тыс. руб.; во втором же не мог успеть по следующей причине. Заготовку припасов на весь 1848 г. производил, по распоряжению Урусова, смотритель Мартыновской городской больницы, который, уплачивая поставщику деньги, требовал, чтобы он расписался в гораздо большей сумме, чем стоили по его счету поставленные им припасы на три месяца 1847 г. и на весь 1848 г. Поставщик жаловался мне на это требование. Когда я передал его жалобу Урусову, то последний объявил мне, что это делается по его приказанию, что на ремонт городской больницы отпускается недостаточно денег, чтобы сделать в ней необходимые улучшения, а потому он набавляет цены на заготовляемые для больницы дрова и другие потребности, а деньги, образуемые этой надбавкой, употребляет на улучшение больницы; так как главную статью расходов на водоподъемные машины составляют дрова, то он не может допустить, чтобы они могли стоить почти вдвое дешевле заготовляемых для больницы, причем он, желая убедить меня, что эти деньги действительно идут на больницу, показал мне секретную книгу, в которой велся приход и расход деньгам, образуемым увеличением цен на разные заготовления. Я представлял Урусову, что не мое дело входить в эти хозяйственные его распоряжения по больнице, и просил его только не подчинять им содержание вновь устроенного водопровода, но все мои убеждения были напрасны. Это обстоятельство подало повод к первой сильной между нами размолвке; к нему присоединились, {как читатель увидит ниже}, несколько других, что и побудило меня в 1848 г. оставить службу в Нижнем.