Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

О занятиях моих по Нижегородскому водопроводу в формулярном о службе моей списке сказано:

За составление проекта по устройству водопроводов и фонтанов в Нижнем Новгороде и самое приведение этого проекта в исполнение объявлено Монаршее благоволение.

{После всего рассказанного ясно, кому обязан Нижний Новгород водопроводом, принесшим огромные выгоды обывателям верхней части этого города, но так как я оставил Нижний в 1848 г. по неудовольствию с Урусовым, который еще долго оставался нижегородским губернатором, то в брошюрах и газетных статьях все благодарят его одного за устройство водопровода, очень редко, и то вскользь упоминая обо мне; городское управление даже никогда ничем не заявляло мне своей признательности, хотя всем обывателям известно было, кому они обязаны водопроводом, и от многих частных лиц я слышал, насколько все городские обыватели мне благодарны.

Нижегородская губернская строительная и дорожная комиссия, которой я был членом по званию начальника работ в Нижнем Новгороде, заведовала технической частью по постройкам и ремонту зданий присутственных мест, тюремных, этапных и других; по этим предметам производилась в комиссии обширная переписка.} С целью ознакомиться с состоянием {означенных} зданий я осенью 1847 г. посетил некоторые уездные города Нижегородской губернии. Ездил я вместе с председателем казенной палаты Б. Е. Прутченко, который осматривал уездные казначейства, винные и соляные магазины. Меня чрезвычайно поразило, что многие старшие уездные чиновники, подчиненные Прутченко, целовали у него руку; каково же было мое удивление, когда уездные инвалидные начальники, мне нисколько не подчиненные, отрапортовав по военной форме перед входом моим в остроги, также ловили мои руки, чтобы их целовать. Уездные власти до того боялись лиц, имевших значение в губернской иерархии, что даже макарьевский земский исправник, отставной майор с несколькими орденами, бросился целовать руку у Прутченко и у меня, тогда как, по {состоянию} имения жены моей в Макарьевском уезде, я более зависел от него, чем он от меня. Все осмотренные мною здания я нашел в жалком положении, в особенности этапные, которые совершенно развалились. О последних производилась несколько лет переписка между губернским правлением и строительною комиссией; первое требовало, чтобы комиссия их фундаментально исправила, а последняя находила, что положение этапных зданий таково, что исправление их невозможно и употребленные на него деньги были бы брошены напрасно и что здания эти требуется построить вновь. Смешное в этом было то, что губернатор был одновременно председателем обоих означенных присутственных мест и утверждал их журналы, которые противоречили друг другу. Чтобы прекратить многолетнюю бесплодную переписку, Урусов просил меня приказать губернскому архитектору составить смету на исправление этапных зданий с тем, чтобы по этой смете можно было издержать в 1848 г. деньги из земских сборов. Я отвечал Урусову, что соглашаюсь с мнением строительной комиссии о невозможности исправления этапных зданий по причине их ветхости. Урусов за этот ответ не мог скрыть своего {против меня} неудовольствия. Между тем на мелкие исправления в этапных домах ежегодно назначались, без ведома строительной комиссии, довольно значительные суммы из земских сборов, но они не доходили до своего назначения.

В самый день нового 1848 г. в одном из этапных домов обрушившимся потолком задавило двух арестантов, следовавших в Сибирь. Высочайшее повеление о том, что всякий расход в казенных и общественных зданиях подлежит контролю губернских строительных и дорожных комиссий, получено было в Нижнем в начале 1848 г. Я немедля справился, не было ли сделано уже в этом году расходов на исправление таковых зданий, и узнал, что на исправление одних этапных домов уже отпущено в 1848 г. по пяти предложениям губернского правления до 3000 руб. О полученной мною справке я немедля сказал Урусову, предварив его, что так как строительной комиссии неизвестно, на что требовалась эта сумма, то она должна будет потребовать об этом сведение от губернского правления. Урусов напомнил мне мой отказ составить сметы для исправления этапов на счет земского сбора и уверял, что вследствие этого отказа никаких сумм не было назначаемо на исправление этапов, а потому он считает мою справку неверной. Я убеждал его в противном, присовокупив, что каждый год выписывалось из земского сбора на содержание в исправности этапов до 10 тыс. руб., но до воспоследования вышеупомянутого Высочайшего повеления этот расход не подлежал контролю строительной комиссии, а потому я о нем ничего не говорил Урусову. Вслед за сим я просил его, для удостоверения справедливости моего заявления, позвать к себе губернского казначея; последний вполне подтвердил все мною сказанное. После этого разговора строительная комиссия потребовала от губернского правления сведения, в чем именно состояли исправления этапных домов на суммы, отпущенные в 1848 г., но, несмотря на неоднократные мои напоминания Урусову, ответа в комиссию, до отъезда моего из Нижнего в августе этого года, не последовало. Оказалось, что деньги на исправления этапов назначались по отделению советника губернского правления Трубникова и большею частью оставались в карманах чиновников этого правления, а земские исправники только расписывались в их получении; этапные же дома оставались без ремонта. Мои напоминания Урусову о том, чтобы губернское правление отвечало на {вышеупомянутое} требование комиссии, очень не нравилось ему, так как Трубников состоял под его особым покровительством. Полагаю, что Урусов не участвовал с Трубниковым в дележе денег, назначенных на этапы, но мне была противна поблажка его Трубникову в подобном деле, что еще более отдалило меня от Урусова.

Объезжая некоторые уездные города Нижегородской губернии, я заез жал в имение моего покойного тестя, где виделся с шурином моим В. H. Левашовым и со свояком графом H. С. Толстым, которые прожили все лето в имении. Они были очень недовольны действиями управлявшего имением купца Пономарева, находя, что он, получая весьма значительное жалование, не извлекает в пользу помещиков всех выгод, которые представляет имение, а между тем без цели отягощает крестьян и не хлопочет о возвращении заложенных С. В. [ Саввою Васильевичем ] Абазе земель или о получении за потерею их вознаграждения. С. В. Абаза передал значительную часть земель моего тестя без представления залогом по откупам брату своему M. В. Абазе {286}; последний имел деньги, и потому он мог освободить от аукционной продажи доверенную ему часть или заплатить за нее наследникам моего тестя; Толстой брался принудить M. В. Абазу заплатить большую сумму. При этом настроении наследников моего тестя и имея в виду, что и младший мой шурин Николай достиг совершеннолетия, а недоимка по Московскому опекунскому совету была покрыта описанным выше способом, бóльшая же часть частных долгов уплачена, я отказался от всякого участия в управлении имением моего покойного тестя. Пономарев вслед же засим был рассчитан В. Н. Левашовым и Толстым. В начале зимы они оба приехали в Нижний. Толстой, {который был обязан жене моей тем, что наш тесть давал ему деньги на прожиток, а после смерти тестя получавший их из моих рук}, почувствовал, что он более не зависит от меня и что, напротив того, он может всех наследников тестя моего поставить в зависимое {к нему} положение. Критикуя мои действия по управлению имением, Толстой в моем присутствии, по своей дикости и необразованности, дозволял себе такие выражения, что я находил лучшим с ним совсем не видеться и потому просил его перестать ездить ко мне в дом. С этого времени я в продолжение нескольких лет не видался с Толстым, который в то время далеко не был еще тем добродушным существом, каким я и многие знали его лет десять спустя, в которые он много над собой работал. Вместе с Толстым и В. Левашовым и другие шурья восстали на меня, быв недовольны моим управлением имением их отца, позабыв, что я их спас от нищеты, но это напущенное Толстым неудовольствие их против меня продолжалось недолго; они вскоре не могли не оценить, насколько были мне обязаны в сохранении их имущества.