Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг. [litres]

В начале 1871 г., управляя Министерством путей сообщения, я часто видался с министром финансов и просил его поскорее дать заключение, затребованное у него 1-м департаментом Сената по состоявшемуся в нем единогласному определению об отмене вышеупомянутого постановления Нижегородского губернского правления, которым полагалось запрещение на все имения жены моей. Рейтерн обещался заняться этим делом, и я 20 мая 1871 г., за несколько минут до входа графа В. А. Бобринского {316}в мой кабинет, – приехавшего ко мне прямо из Царского Села, чтобы объявить об увольнении меня от всех должностей по Министерству путей сообщения, – получил от Рейтерна записку, которую переписываю буквально:

Jʼai étudié hier le dossier du Senat dont Vous mʼavez parlé et à mon très grand regret, jeʼ nʼai pu arriver à une décision favorable aux intérêts de Madame la Baronne de Delvig. Je vous prie dʼêtre assuré que le devoir seul d’assurer la valeur des sûretés que le trésor acceptе́ comme залог, mʼa forcé à cette décision. Reutern. Jeudi [53].

Впоследствии я узнал, что Рейтерн, вероятно, основываясь на докладе Департамента неокладных сборов, дал 20 мая 1871 г. отзыв Сенату следующего содержания. Обойдя статьи закона, из которых одною воспрещается, – ввиду того, что залог может, при его продаже, не покрыть числящейся на нем недоимки, – привлекать к ответственности другие имения владельца залога, а другою постановляется, что залогодатель при неисправности откупов отвечает только тем, что им представлено в залог, Рейтерн требовал, чтобы наложенное на имение жены моей повсеместное запрещение оставалось в силе, так как из дела, производившегося по продаже заложенной земли, видно, что на последних окончательных торгах за эту землю, заложенную в 85 500 руб., высшая цена состоялась 3050 руб., и что на ней происходили порубки леса, а землевладелица не употребляла средств для сохранения заложенного леса, и даже имеется подозрение, что она для своих выгод рубила его, хотя это и не доказано произведенным следствием.

Я уже говорил, что до запрещения Сенатом рубки леса на заложенной земле, действительно, мы продавали его на срубку небольшими частями, находя это совершенно правильным, так как представленное на откупа свидетельство гражданской палаты было выдано на землю, и о лесе в нем ничего не упоминалось. После же запрещения, сделанного Сенатом, конечно, мы более не продавали ни одного бревна на этой земле, а рубка леса лесопромышленниками, будто бы производившаяся после запрещения и следствием не доказанная, не могла лежать на ответственности жены моей, так как никакой закон не обязывает владельца наблюдать за подобными лесными дачами, и он этого фактически, после освобождения крестьян от крепостной зависимости, исполнять не может. За тем предложение министра финансов, что жена моя должна была оберегать лес на заложенной земле, не имело никакого основания.

За получением этого отзыва министра финансов дело должно было перейти в общее собрание первых трех сенатских департаментов и Департамента герольдии, но в 1-м департаменте решили воспользоваться первым присутствием в его заседании товарища министра финансов генерал-адъютанта Грейга {317}(так как министр финансов сам в Сенат никогда не ездил) и объясниться с ним по вышеупомянутому отзыву. Узнав об этом, я заезжал к Грейгу для объяснения дела, и он мне заявил, что согласен со мной, но так как он не может подобным делам давать заключение в Сенате, несогласное с мнением министра, то обещался переговорить с Рейтерном и поступить согласно окончательному мнению последнего. Грейг, по разным причинам, не мог быть в заседаниях 1-го департамента Сената ранее февраля 1872 г. и только в это время согласился с определением этого департамента, указ которого о снятии запрещения с имений жены моей, за исключением земли, состоявшей залогом по неисправным винным откупам, был послан в Нижегородское губернское правление в июне 1872 г.

Я рассказал это дело, причинившее мне столько хлопот, с некоторою подробностью с тем, чтобы показать, до какой степени подобные дела производятся медленно, причем казна чрезвычайно много теряет. Если бы заложенная земля была продана вскоре по открытии неисправности откупов Абазы, то лес был бы на ней еще не срублен. Я же, предвидя неизбежную ее продажу, конечно, мало заботился о сохранении леса, на что потребовались бы весьма значительные расходы. Со времени же описи этой земли и поступления ее в опеку назначенные опекуны, как видно из жалоб, принесенных моим шурином Николаем Левашовым, много порубили леса, извлекая из этого доход для себя, а не для казны.

Дальнейший ход дела по продаже этой земли будет описан в одной из следующих глав «Моих воспоминаний».

Земля шурьев моих Левашовых, отданная в залог С. В. Абазе, имела другую участь. Я уже говорил, что бóльшая ее часть была передана последним брату своему M. В. Абазе, что только часть залогов последнего подверглась {по неисправности содержимых им откупов} секвестру, и что за эту часть Левашовы были им вознаграждены; засим около половины их земли было свободно от секвестра. Тесть мой предоставил С. В. Абазе для представления залогом по откупам 22 900 дес. земли. При отмежевании пустошей от населенных имений моих шурьев и моей жены, оказалась примерная земля, из которой шурья, в противность существующим законам, ничего не дали жене моей; за тем в их владении оказалось до 30 000 десятин. Нижегородская гражданская палата выдала одно свидетельство на всю землю, состоявшую в пустоши, принадлежащей моему тестю, а потому, несмотря на то, что только менее половины земель моих шурьев находилось залогом по неисправным откупам, вся земля в их пустоши была секвестрована и должна была подвергнуться аукционной продаже. Шурин мой Валерий Левашов исходатайствовал так же, как и я, чтобы уплата суммы, в которую были заложены земли моего тестя, находившиеся залогом по неисправным откупам, была разложена на 20 лет. Получив эту льготу, он внес означенную сумму вдруг с учетом из 6 % и тем освободил от продажи 30 тыс. десят. земли, для чего сделан им в обществе взаимного поземельного кредита заем под симбирское имение жены его, урожденной Зиновьевой, которая наследовала это имение по духовному завещанию от своей тетки Марии Васильевны Левашовой, также урожденной Зиновьевой {318}. Валерий Левашов скупил части, принадлежавшие его брату Василию и сестре графине Лидии Толстой.

Я уже говорил, что по приезде в Петербург в августе 1848 г. А. И. Нарышкин, князь П. Н. Максутов, В. Н. Левашов и я поселились в одной квартире. Шум, крик и споры, впрочем, всегда дружественные, не имели пределов. Нарышкин вообще любил шуметь и защищать демократические тенденции, хотя трудно было быть аристократичнее по его наружному виду и по его привычкам. Февральская революция 1848 г. {319}была им превозносима до небес, и он сильно надеялся, что она повлияет на весь мир и его идеи скоро осуществятся. Максутов, напротив того, сильно придерживался прав дворянского сословия и, ненавидя французов, осуждал все, что происходило во Франции. Ненависть его к французам была последствием непримиримой вражды его к своему тестю доктору Лану, родом французу. Левашов придерживался социалистического учения, но тогда еще не вполне высказывался; конечно, он был ближе по своим понятиям к Нарышкину, чем к Максутову.