Андрей Дельвиг - Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. [litres]

В 1852 г. я встретил Четверикова в Петербурге, не видав его более 10 лет. Он полагал, что я, будучи приближенным лицом графа Клейнмихеля, выслуживаюсь, вредя другим. Узнав противное, он очень этому обрадовался и сошелся со мной. Странно, что он не знал этого прежде, тогда как я славился в корпусе путей сообщения тем, что никогда не наводил Клейнмихеля на дурные поступки с инженерами, а, напротив, старался по возможности отвлечь его от подобных поступков, и в порученных Клейнмихелем мне делах я, зная его строгость, всегда старался уменьшать в его глазах вину инженеров.

В начале 1862 г., по назначении Четверикова членом Совета Министерства путей сообщения, он находил, что инженеры путей сообщения живут в Петербурге слишком разрозненно. Мы согласились собираться в назначенные дни недели по вечерам у него, у меня и у Мельникова, с которым он, к удивлению моему, не был знаком до этого времени и просил меня познакомить. Было несколько подобных вечеров, но они скоро прекратились. В Совете Министерства Четвериков продолжал службу по-прежнему; часто задерживал журналы Совета и брал к себе дела, которых долго не возвращал. Между прочим, он остановил исполнение по указу Сената, решившему выдачу значительной суммы подрядчикам за сверхсметные работы по устройству Брест-Бобруйского шоссе. Он заставил бывшего тогда министра Мельникова испросить Высочайшее повеление о пересмотре дела в Совете Министерства, не стесняясь указом Сената, взял дело к себе для проверки требования подрядчиков и занимался этим более года. Четвериков умер на службе в конце 60-х годов, находясь перед тем по болезни долго в отпуску. Пока он жил в Петербурге, мы часто бывали друг у друга и всегда находились в хороших отношениях.

По приезде моем в 1831 г. в Москву мои тетки П. А. Замятнина и Н. А. Волконская, желая уничтожить с корнем болезнь мою, производившую полипы в носу, обратились за советом к доктору Шнауберту {479}, лечившему весьма болезненного Василия Матвеевича Чайковского {480}, двоюродного брата моей матери, жившего у моей тетки Надежды Волконской. Шнауберт, осмотрев меня во всей подробности, нашел, что для полного излечения я не должен есть ничего кислого, соленого, копченого, жирного, одним словом почти ничего не есть. Я был белый, розовый юноша, чувствовал себя совершенно здоровым, за исключением часто вырастающих полипов в носу. Конечно, я не послушался доктора Шнауберта, говоря в шутку, что при его режиме пришлось бы умереть голодной смертью.

Лето 1831 г. я провел в Москве с матерью и сестрой очень приятно. По воскресеньям и праздникам я видел своего младшего брата Николая, бывшего в это время кадетом в Московском кадетском корпусе; вместе с ним мать моя брала к себе на праздники кадет того же корпуса, моих внучатных братьев Ивана Николаевича Колесова {481}, уже тогда очень способного мальчика, и Василия Петровича Колесова н, вскоре по выпуске из корпуса убитого на Кавказе. Большой дом дяди Волконского нанимала в это время Пелагея Николаевна Всеволожская {482}, сестра моего товарища Клушина, чрезвычайно живая, милая, хорошенькая и с порядочным состоянием. Она поминутно выезжала из дома и возвращалась, и мы целый день из наших окон слышали: «Фома, подавай лошадей». Я часто ходил к ней, и мы, бывало, бегали вместе по стульям и едва ли не по столам. Впоследствии муж ее совсем промотался {483}и бежал за границу. Она долго жила в Петербурге в совершенной бедности; теперь (1872 г.) она живет в Петербурге в доме своего брата сенатора Клушина.

Один из флигелей дома дяди Волконского был занят семейством Пассек; у них же поселился и мой товарищ Диомид Пассек, с которым мы в Петербурге [45]жили немирно. Здесь мы помирились, и я с удовольствием проводил время в его семействе, которого все члены отличались большим умом.

Кроме прогулок с сестрой, я с нею и моей матерью ходил по церквам и бывал у многочисленных знакомых; {некоторых из них я описал в I главе «Моих воспоминаний»}. К числу их присоединилось семейство Н. В. Левашова и М. А. Салтыкова.

Семейство Левашовых, прожив целый год в Петербурге, вернулось в Москву, где и поместилось в собственном доме на Новой Басманной, окруженном старым садом, наполненным цветами. Мать моя не была знакома с Левашовыми; <���оказалось, что> мать Н. В. Левашова была родная сестра Гавриила Александровича Замятнина, отца мужа моей тетки Прасковьи, так что последняя по мужу была двоюродной сестрой Н. В. Левашову. Она и мать моя познакомились с Левашовыми по возвращении их из Петербурга.

Левашовы были в дружеских отношениях с известным оператором профессором Федором Андреевичем Гильдебрандтом {484}, человеком старым, но которого рука была еще тверда. В одно из наших посещений Левашовых они зазвали к себе Гильдебрандта. Он нашел в моем носу несколько полипов, из которых менее значительные вывернул тогда же без боли, а ту же операцию над более значительными полипами отложил до 12 июля, {в который день} он обещался приехать к моей матери.

За несколько дней до этого числа мать моя с моей молодой теткою княгинею С. В. Волконской пошли пешком верст за 40 от Москвы молиться о благополучном исходе операции; сестра оставалась со мной. Гильдебрандт почти так же легко вывернул и большие полипы.

Н. Ф. Арендт, делавший мне неоднократно операции, вырывал полипы, что было больно и страшно, производило сильное кровотечение и оставляло в ноздрях корни полипов, которые вскоре снова вырастали.

Ф. А. Гильдебрандт выворачивал инструментом полипы, что не производило ни боли, ни страха, ни кровотечения, а главное, уничтожило корни полипов, так что они более не вырастали, и 12 июля 1831 г. была совершена над моими полипами последняя операция, так как они не возобновлялись.

Мать моя, возвратясь с богомолья, была очень обрадована благополучным исходом операции, и так как 12 июля празднуется явление Богородицы, именуемой Троеручицею {485}, то заказала этот образ на финифти в серебряном медальоне для ношения на шее, что я исполняю до сего времени.

Левашовы с большим нетерпением ожидали приезда С. М. Дельвиг из Петербурга, но она откладывала свой выезд со дня на день. Еще с большим нетерпением ждал свою дочь с внукою М. А. Салтыков, у которого я бывал довольно часто и который сердился на постоянное откладывание приезда дочери.

Наконец С. М. Дельвиг приехала с малолетней дочерью и двумя братьями мужа в конце июля и остановилась у отца, который жил тогда в небольшой квартире на Маросейке. Встреча с отцом после потери мужа, конечно, была грустная, но еще поразительнее была встреча с моей матерью. Вся в слезах, она сравнивала свое положение с положением, в котором осталась моя мать после мужа, говорила, что посвятит всю свою жизнь дочери и, взяв мою мать в образец, последует ей во всем. В этом она постоянно уверяла и отца своего. Матери же моей прибавляла, что родных ее мужа она будет любить так же, как любила при его жизни. Мать и сестра мои, зная, сколько я ей обязан, конечно, обласкали ее и много с ней горевали об ее потере.