Ольга Медведкова - Лев Бакст, портрет художника в образе еврея

Нужно отдать должное Валерьяну Порфирьевичу Лобойкову, не пожалевшему сил на то, чтобы прошение Бакста дошло до петербургского градоначальника. В январе 1914 года последний, письмом за собственной подписью, заверил, что «к допущению жительства в Петербурге потомственного почетного гражданина, художника Льва Израилевича Розенберга (Бакста) препятствий не будет» [728] Письмо от 18 января 1914 г. (Там же. Л. 33). . Бакст немедленно телеграфировал: «Очень тронут Вашим участием. Бесконечно Вам благодарен» [729] Там же. Л. 35. 5 февраля того же года Академия заверила в.к., что ходатайство «художника еврея Льва Израилевича Розенберга (Лев Бакст) было удовлетворено» (Л. 36). . А уже 27 января 1914 года на собрании Совета Академии было предложено принять Льва Самойловича Бакста в академики [730] Там же. Л. 37. . В марте Бакст послал свой послужной список [731] Там же. Л. 39. В напечатанном виде, в академическом бюллетене. ; кандидатура его [732] Предложенная Д.А. Бенкендорфом, Ф.Г. Беренштамом и А.В. Щусевым. , одновременно с кандидатурой Бенуа, баллотировалась в собрании 27 октября 1914 года и с успехом прошла. Бакст был удостоен «почетным званием Академика». В письме, в котором Лобойков оповещал Бакста об этом радостном событии, он просил, «принимая во внимание, что присуждение звания должно предоставлять Вам право беспрепятственного приезда и пребывания в России» [733] Письмо от 18 января 1914 г. (Там же. Л. 61.) , прислать ему точные имя, отчество и фамилию для написания в дипломе. Делалось это для того, чтобы у Бакста вновь не возникло проблем с полицией.

Видимо, в связи с началом войны вернувшееся письмо вручено было сестре Бакста – Розе Самойловне Манфред, ответившей, что ее брат «находится теперь в Швейцарии, в Женеве», Hôtel du Park. «По паспорту, чистосердечно писала сестра, он значится Лейб-Хаим (по-русски Лев-Виталий) Израилевич, он же Самойлович, Розенберг-Бакст» [734] Письмо от 18 января 1914 г. Л. 62. . Сам он вскоре телеграммой из Швейцарии уведомлял по-французски: «Veillez mettre Leyba Chaim Izrailevitch Rosenberg dit Léon Bakst» [735] Там же. Л. 65. . И снова по-русски: «Точное мое имя по паспорту: Лейба-Хаим Израилевич Розенберг „он же“ Леон (или Лев) Бакст, или „по прозванию“, или „по выставкам“ Лев Бакст» [736] Там же. Л. 73 об. «Дело в том, что офицерский крест Почетного легиона мне был выдан французским правительством также Monsieur L. Rosenberg, dit Léon Bakst, officier de la Légion d’honneur » (Л. 74). . Еще одна проблема возникла со склонением. Рука неизвестного клерка поупражнялась в постановке «Лейбы Хаима Израилевича» в винительный падеж [737] Там же. Л. 66. Диплом. Л. 67. . Так прославленный уже в Европе Леон Бакст снова стал на родине тем, кем он родился.

Но ни этим дипломом, который он просил выслать ему немедленно в Женеву во французском переводе [738] Звание академика, выхлопотанное, так сказать, «по необходимости», было Баксту все же отнюдь не безразлично. Свидетельством тому является контракт, подписанный с Дягилевым в 1915 г.: «Сим удостоверяю, что я, С.П. Дягилев, дал академику Баксту заказ…» и т. д. Никто, кроме самого новоиспеченного академика, не мог, конечно, внести в контракт подобную формулировку. , ни этим паспортом, ни этим отвоеванным видом на жительство Бакст уже не воспользовался. Началась война. Семья сестры Софьи из пяти человек переехала в Женеву и обосновалась на полном содержании брата, до конца жизни едва сводившего концы с концами. А после победы в России, как писал Нижинский, «максималистов» о возращении уже не шло и речи. Несколько позже Бакст употребил свои связи, в том числе знакомство в Грабарем, с тем чтобы позволить Любови Павловне с Андреем перебраться на Запад. Последнее десятилетие его жизни протекало между Парижем, Женевой и Лондоном, с частыми поездками в Венецию и двумя длительными турне по Америке: рассказов об этом периоде жизни Бакста существует достаточно.

И все же, прежде чем обратиться к последнему эпизоду нашей истории, отметим еще одно немаловажное обстоятельство. Одновременно с «евреем» Бакстом символически тогда же отказали в праве на жительство и всей дягилевской антрепризе. Еще в январе 1911 года за «неприличный» костюм, то есть облегающее трико в стиле Возрождения, которое Бенуа называл стилем Карпаччо, Нижинского выгнали из Мариинского театра. Несмотря на невероятный успех Русских сезонов, который отражала как западная, так и русская пресса [739] См., например, статью «Англо-русский сезон» в газете Речь за 27 июля 1911 г.: «Вчера закончился сезон в Ковент-Гардене. Театр был полон. Вызовам не было конца. Со сцены уносили оранжереи цветов. Русские балеты за границей – это синтез всего художественного вкуса России в глазах иностранцев…» (цит. по: Ирина Пружан, указ. соч. С. 160). , Дягилеву всячески препятствовали в показе его постановок «в столицах», в Петербурге и Москве. «Так-то нас встречает родина, – писал тогда Стравинский Александру Бенуа. – Видно, мы ей не нужны» [740] Цит. по: Теркель, указ. соч. С. 153. Причины были при этом самые разные, начиная с требования высоких цен на съем театральных помещений и кончая цензурой. Например, «исполнение „Шехерезады“ в России невозможно из-за запрещения наследников Римского-Корсакова пользоваться для этой постановки партитурой покойного композитора» (Левинсон, «Балет», Ежегодник императорских театров , 1913, № 4. С. 142). .

«Бакст – ученый, элегантный, многоликий и столь переимчивый, что, чтобы найти ему подобного в этом всецелом усвоении чужого, надо дойти до Филиппино Липпи» [741] Максимилиан Волошин, «Архаизм в русской живописи (Рерих, Богаевский и Бакст), Аполлон , 1909, № 1. С. 43. , – писал Максимилиан Волошин в 1909 году. Как мы уже видели, сам термин «Возрождение», имена художников этой эпохи пестрят в текстах и самого Бакста, и тех, кто создавал его прижизненную репутацию и «историю». Мы помним, что Левинсон сравнивал декорации «Нарцисса» с картинами Мантеньи. В своей статье «Античность в 1912 году» [742] Le Figaro , 29 июня 1912 года. , бывшей ответом на критику «Фавна» директором Фигаро Гастоном Кальметтом, о которой мы уже упоминали, художник Жак-Эмиль Бланш описал спектакль как одно из проявлений нового Возрождения. Только на этот раз возрождалась «античность примитивная», архаика. Бланшу вторили Пьер Луис, Одилон Редон и Роден [743] Два ответа Кальметту на заглавной странице того же Фигаро были подписаны Одилоном Редоном и Роденом; на самом деле Роден только подписал статью, написанную критиком Роже Марксом. Кальметт вновь ответил серией враждебных выступлений против Родена. . Последний вылепил Нижинского в роли Фавна, одноногого, с плечами в фас и головой в профиль, сделав творенье Бакста частью своего собственного ренессансного дискурса о теле и движении [744] Christine Lancestremère (ed.), Rodin et la danse , Paris, Hazan, 2018. . Так же точно поступил и его ученик Бурдель, украсив рельефом c Фавном театр на Елисейских Полях, тот самый, что строил Габриэль Астрюк – друг и импресарио Дягилева, Бакста, Иды Рубинштейн.