Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Я объяснил ей, что имею дело к ксендзу. С опаской в пустила меня в прихожую. Через минуту вышел ко мне молодой, лет не более тридцати, бодрый, упитанный ксендз и обратился ко мне с тем же вопросом. Я рассказал ему, что иду в Ивенец, устал в пути и прошу его, не позволит ли он переночевать у него в прихожей, что ничего мне не нужно, только небольшую охапку соломы. Ксендз после краткого раздумья решительно отказал, посоветовав пойти в местечко, где есть много домов, в которых обычно останавливаются прохожие. Когда я просил назвать, к кому мне пойти, он назвал мне три еврейских имени: Шолома, Айзика и Сруля.

Нечего было делать, пошел назад. Придя в местечко, у первого встречного узнал, где живет Шолом. Иду к нему. Отказал, так как к нему приехала свадьба, хотя я никого не видел. Иду к другому. Того застал за ужином, он, не вставая из-за стола и повернув ко мне только свою бороду, резким еврейским фальцетом закричал на польско-жидовском жаргоне, что у него нет места. У третьего постигла та же неудача, но этот, по крайней мере, посоветовал обратиться к одному христианину, Минько, который жил от него дома через два и, по его словам, принимал прохожих.

Положение было не из приятных. Дождь все усиливался. Сумерки сгустились. Предстояла перспектива стучаться чуть ли не у каждого дома в незнакомом маленьком селении. Пошел к Минько.

Минько оказался мужик лет тридцати пяти, здоровый, широкоплечий, с военной выправкой, бывший солдат. Семья состояла из жены, матери его и троих детей в возрасте от трех до десяти лет. Когда я попросил его пустить меня на ночлег, он, не колеблясь, согласился, но предупредил, что у них очень тесно. Действительно, вся семья помещалась в одной комнате, разделенной только тонкой дощатой перегородкой.

Узнав после обычных расспросов, кто я такой, Минько тотчас же попросил меня посмотреть стенные часы, которые остановились на Рождество. При свете лучины осмотрел я часы. Это были обыкновенные часы с двумя гирями. Все было в исправности, но страшно запущено и засижено тараканами. Я тотчас же принялся за работу и зажег для этого свечу, взятую на всякий случай с собою. В это время вскипятили чаю и сварили неизменные картошки. Пока я чистил часы, хозяин занимал меня разговорами. Он был поляк, но говорил по-русски очень чисто. Жил он главным образом своим огородом, а кроме того прирабатывал у помещиков, пока они были в этой местности. Большевикам он не сочувствовал. Боялся, что отнимут у него его клочок земли, и негодовал на большевиков за то, что благодаря им лишился заработка у помещиков.

Часа через два часы были готовы и пошли. Опять меня начали спрашивать, что мне следует за работу. Я отказался от уплаты деньгами и сам предложил ему вместо уплаты подвезти меня до Ивенца. Так далеко хозяин везти меня не мог: на это требовалось много времени, лошадь слабая, а дорога очень плохая. Брался подвезти меня верст на пять, так как ему все равно на днях надо было побывать в одной деревне в тех краях. Я, конечно, и тому был рад.

Отказавшись подвезти меня до Ивенца, хозяин удвоил свою любезность и за ужином усердно подкладывал мне вареный картофель, а затем на лавке мне была устроена мягкая постель из вороха сена, покрытого старой попоной.

Заснул опять как убитый и проснулся только тогда, когда хозяйка завозилась у печки. После обычного утреннего чая, которым я угощал своих хозяев, уделяя каждому члену семьи по кусочку драгоценного сахара, мы отправились в путь на розвальнях.

Вчерашний дождь сильно согнал снег, и большей частью лошадь волокла сани по вязкому суглинку. Наконец доехали до той деревни, откуда мне предстояло идти пешком в Ивенец.

Когда подъезжали к ней, нас нагнали маленькие санки в одну лошадь. На заднем сиденье сидели женщина лет тридцати и парень лет восемнадцати, а на козлах, спиной к лошади и лицом к спутникам, девочка лет двенадцати. Правил лошадью парень.

– Подождите, дядя, может вас подвезут, – сказал мне Минько и затем спросил, куда они едут; оказалось, что в Ивенец.

Тогда он обратился к ним с просьбой подвезти старого человека, беженца, которому еще много пути впереди. Те было замялись: и без того, дескать, трое, дорога тяжелая, едут из Ракова, лошадь уже устала. Тут я вступился тоже в разговор, убеждая взять только мои вещи, сам-де я пойду пешком рядом, так как все равно придется ехать почти все время шагом. Убедил их, и мы отправились дальше.

Оказалось, что мои спутники были из-под Минска, только что переночевали в Ракове. Женщина была мачехой парня и девочки. Она везла девочку в Ивенец показать известному всей округе знахарю-крестьянину, так как девочка после случившегося у них месяца два тому назад пожара, «сурочилась», молчит, а чуть ей что-нибудь скажут – плачет, всего боится, по ночам вскрикивает.

Поехали. Дорога была большей частью совершенно обнаженная от снега, и тогда не только я, но и женщина с парнем шли пешком. Когда же попадались участки, покрытые обледенелым снегом, тогда они садились в сани, а я становился сзади на полозья, держась за спинку саней, и мы рысью нагоняли потерянное время.

Таким образом часам к двенадцати дня мы подъехали к Ивенцу, который был виден уже издали благодаря женскому православному монастырю и костелу.

Не доезжая с полверсты до местечка, я, поблагодарив своих спутников, покинул их и боковой дорожкой вошел в местечко.

Был солнечный весенний день. На улицах местечка сновало много народу; базарная площадь, видная издали, была полна людей. Очевидно, какое-то необычайное происшествие было причиной этого оживления. Я решил быть осторожным и боковыми улицами, минуя площадь, подошел к северо-западной окраине деревни, около водяной мельницы. Тут я обратился к одному прохожему с просьбой указать мне дорогу на село Камень [63]и далее на Налибоки [64]. Он меня спросил, куда мне нужно попасть. Я сказал ему, что иду на Гродно через Лиду.

– Ну, братику, – ответил он мне, – туда тебе не пройти. В Лиде уже легионеры {137}, сегодня они, говорят, уже в Ивье [65], а к вечеру, может быть, будут уже и сюда.

Я, конечно, ни словом, ни жестом не выразил критики по поводу этой, ни с чем несообразной вести, напротив, с тревогой осведомился даже, по какой дороге мне лучше пойти, чтобы избежать района боевых действий. Крестьянин, видимо, поляк, посоветовал мне лучше сидеть в Ивенце и ждать прихода легионеров, которые, дескать, наведут порядок. Хорош бы я был, если бы поверил этим «достоверным» сведениям, распространяемым, как это обычно бывает, «очевидцами». Поляки этот район заняли только в июле месяце.

Расспросивши дорогу на село Камень, пошел по ней. Дорога шла по холмистой открытой местности с далеким кругозором. Солнце порядочно пригревало. Снега совершенно не было.