Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Пройдя с версту от Ивенца, я встретил трех крестьян, шедших в Ивенец. По обыкновению своему проверять как можно чаще взятое направление, я спросил их, как пройти на Камень, а затем на Налибоки. Они меня спросили, куда я иду дальше. Пришлось опять рассказать свою историю и объяснить, что из Налибок мне нужно пройти на Бакшты [66], а затем на Лиду.

Узнав, что мне нужно на Бакшты, они мне объяснили, что, идя на Налибоки, я сделаю громадный крюк и что мне нужно идти отсюда на Полдороже, докуда верст двадцать, а оттуда двадцать пять верст до Бакшты, и указали, как мне перейти с неправильно взятой дороги на ту, по которой нужно идти.

Я решил последовать этому совету, но, желая сбить со следов как и этих встречных, так и тех, кого я расспрашивал о дороге в Ивенце, я сказал, что мне нужно зайти в Налибоки, повидать одного знакомого. Затем, когда крестьяне скрылись из вида, я прямо целиной пошел по направлению к указанной ими дороге.

Расстояние было не более версты, но идти по вязкой размякшей пахоте было очень трудно, и я, увидев по пути маленькую крестьянскую усадебку, решил немного отдохнуть в ней и затем продолжать свой путь на Полдороже, где наметил остановиться на ночлег.

Усадебка, куда я зашел, оказалась шляхетским хуторком. Семья шляхтян состояла из хозяина лет пятидесяти, жены его примерно такого же возраста, сына – парня лет двадцати пяти, солдата, только что вернувшегося из плена, куда он попал уже после революции, и его жены лет около двадцати.

Я попросил вскипятить воду для чая и затем угостил их сахаром, а мужчин кроме того папиросами. В возмещение за мою любезность мне был предложен хлеб и вареный картофель.

Увидев на столе швейную машину, я спросил, как обстоит дело с нитками, упомянув при этом, что у нас в России с этим очень плохо. Оказалось, что у них было еще хуже: те нитки, которые бог знает за какую цену удавалось достать, были настолько гнилы, что рвались каждую минуту.

У меня было взято с собой три катушки ниток: две черных и одна белая. Я решил пустить их в ход. Когда я показал их хозяйкам, то у них положительно глаза разгорелись, и они просили меня продать им, предлагая по двадцати рублей за катушку. Я сказал, что деньги мне не нужны, а вот если меня подвезут в Полдороже, то я готов заплатить за подводу катушками. Хозяева тотчас же согласились и кроме того отрезали мне еще краюху хлеба фунта в три [67]и принесли кварту молока.

Просидел я у них часа два и около трех часов дня в телеге, на тощей, заморенной лошадке сын хозяина повез меня в деревню Полдороже, отстоящую верст на восемнадцать от шляхетского выселка. Деревень по пути не было, дорога шла почти все время лесом. Полотно дороги было очень неровное. Местами лежал обледенелый снег, неподкованная лошадь скользила, поэтому приходилось почти все время ехать шагом. Я по пути разговорился со своим возницей, и он откровенно и наивно рассказал мне, какие у них в части были беспорядки после революции, как они, подобно всем прочим, измывались над многострадальными офицерами, безропотно проливавшими свою кровь во время войны и целыми сотнями гибнувшими в ужасающей обстановке после и во время правления этого «главноуговаривающего» Керенского, губителя нашей армии.

Подъехали мы к деревне Полдороже, когда уже совершенно стемнело. Деревня эта, тоже шляхетский выселок, стояла посреди соснового леса, сильно разреженного во время войны. Отличалась она от обыкновенных деревень большей разбросанностью и свободным размещением усадебных построек. Телега остановилась у дверей хаты, и возница повел меня к своему знакомому. Вошли в обширную комнату, несколько больших размеров, чем обычные крестьянские хаты. Горела лучина, и на лавке около стола, кроме хозяина – высокого, седоусого, без бороды шляхтина, в крестьянской одежде, сидело два прохожих, очевидно такие же бездомные бродяги, как и я. Один из них был лет сорока-пятидесяти, другой молодой парень лет девятнадцати. Как оказалось потом, это были жители разоренной полосы прежних позиций, вынужденные ходить по миру.

Пошли обычные расспросы и толки о современных событиях. Я угостил хозяина чаем и сахаром. Он предложил мне вареного картофеля и хлеба и затем тотчас же легли спать.

На этом ночлеге я был уже в семидесяти верстах от Минска, в глухой деревушке. Успешность первых дней моего путешествия подавала мне надежду, что я достигну своей цели – выбраться из пределов Совдепии, на что первоначально, по правде говоря, я не особенно на деялся.

Проснувшись на следующее утро ни свет ни заря, я торопливо собрался в дорогу, ограничившись одним чаем с хлебом. Переход предстоял порядочный. До деревни Белый Берег [68]на реке Ислочи было двадцать верст, да затем верст семь оттуда было до деревни Пацевичи [69]на реке Березине (эта река Березина – приток реки Немана, а не историческая Березина, приток реки Припяти), где я пред полагал переночевать. На этом переходе я должен был взять два серьезных естественных препятствия, особенно важных в распутицу: первая преграда – река Ислочь перед деревней Белый Берег, где, я помнил, должен был находиться длиннейший мост (около версты) на козлах через всю болотистую долину реки, и вторая преграда – река Березина между деревнями Пацевичи и Бакшты, через которую во время войны мостов не было, так как она на значительном протяжении своем отделяла наши позиции от немецких. Почему-то мне казалось, что, когда я миную реку Березину, я буду уже в безопасности.

Погода была прекрасная. Пока было свежее весеннее утро, идти было очень хорошо, но потом, когда солнце поднялось выше над горизонтом, начало припекать, и мне в моем костюме, оказавшемся достаточным, чтобы противостоять десяти градусам мороза на перегоне между Спировым и Торжком, было довольно тяжело идти. Снять его и нести в руках было еще тяжелее, так как руки и без того были заняты чемоданом, который я поочередно передавал из одной руки в другую. Дорога шла все время сосновым лесом на песчаном грунте; снега почти совсем не было, начала пробиваться уже молодая травка, порхали бабочки. Словом, был настоящий весенний день. Шел я с краткими отдыхами, не более четверти часа, через каждые три версты, причем отдых требовался главным образом для плеч и для рук, которые уставали от ноши, ноги же переносили поход превосходно.

Часам к двенадцати дня я подошел к реке Ислочи и с тревогой, уже издали, начал вглядываться в мост. Вся долина реки была сплошь залита водою, и мост тонкой ниточкой протягивался поперек водной скатерти. На другом берегу виднелась деревня Белый Берег. Никакого движения на мосту не было заметно. Цело ли полотно или нет? Раздумывать было некогда, и я пустился в путь по мосту, ожидая на каждом шагу встретить зияющий просвет, могущий остановить меня. Вот я уже на середине моста, и тут вижу, что одного козлового устоя нет и полотно моста, покоробившись, опустилось до самого уровня воды. Вода стремительным потоком переливалась через полотно, покрывая его вершка на два и шириной около сажени. Эта неисправность и была, следовательно, причиной отсутствия движения по мосту.