Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Осторожно ступая по накатнику, из которого состояло полотно моста, и испытывая каждым шагом прочность настилки, я благополучно перебрался через опасное место и беспрепятственно затем достиг противоположного берега.

В деревне Белый Берег, как я узнал ранее, был волостной комиссариат, от которого надо было быть подальше. Я решил не останавливаться и пройти деревню, а отдохнуть, уже выйдя из нее.

Дорога на Пацевичи мне была известна: она шла вдоль правого берега реки Ислочи. В бытность мою начальником штаба армии, я сопровождал командующего армией во время объезда передовых позиций, и мы были в деревне Пацевичи, то есть, вернее сказать, на месте деревни, так как она давно уже была почти что сравнена с землею, и место ее обозначалось только одиноко торчащими печными трубами.

Присев под деревом удорожной канавы, я решил отдохнуть основательнее, так как прошел уже двадцать верст по сильной жаре в теплой одежде и был весь в испарине. В это время я заметил, как из деревни вышли два человека с маленькими мешочками за плечами и направились по дороге, у которой я сидел. Поравнявшись сомною, они поздоровались испросили, куда я иду. Я сказал, что в Пацевичи, и при этом сам спросил, хороша ли дорога. На это младший из них, парень лет тридцати, не более, заметил мне, что он сам из Пацевичей, что по той дороге, по которой я хочу идти, пройти нельзя, так как Ислочь затопила ее выше пояса, а если я хочу туда пройти, то они могут показать мне хорошую дорогу, так как идут туда же, один в самые Пацевичи, другой в Бакшты.

Я благодарил судьбу, которая послала мне таких нужных спутников, и тотчас же, несмотря на усталость, тронулся в дорогу.

Спутники мои оказались жителями бывших деревень – Пацевичи и Бакшты, выселенными во время войны в ближайший тыл и жившими работой в различных тыловых организациях. Когда война окончилась, они оказались без заработка и пошли на свои пепелища устраиваться для новой жизни. На месте больших цветущих деревень оказалась «мерзость запустения». Жилища сожжены или разобраны по бревнышкам, сады вырублены, поля и огороды исковерканы окопами, ни скотинки, ни птицы. Деньги, какие были прикоплены на работе, быстро пошли на убыль при покупке хлеба; за деньгами последовала и одежда. Будущее представлялось в самых мрачных красках: что же будет дальше, когда продастся последняя одежонка? «А что же, помирать будем», – был покорный ответ младшего из моих спутников.

Разговаривая на эти темы, столь противоречащие яркому солнечному дню, пришли мы с младшим спутником часам к трем дня к деревни Пацевичи, даже не промочив ног, благодаря тому, что пробирались все время знакомыми ему лесными тропинками и пешеходными мостиками, перекинутыми через топкие болота нашими войсками во время их долгого стояния на позициях.

Старший спутник, не доходя версты до деревни, покинул нас, свернув в сторону.

На месте бывшей деревни стояло уже две-три наскоро сколоченных хаты, к одной-то из них мы и подошли.

– А что, дядя, не переночуете ли у нас? Куда вам, старому человеку, идти сегодня дальше. В Бакштах никого не живет, а там до ближней жилой деревни верст шесть, не меньше. Вам не дойти, – сказал мне мой спутник, когда мы подошли к его хате.

Я с удовольствием согласился, так как устал до изнеможения, ведь за этот день я прошел уже около тридцати верст.

Вошли мы в хату, вернее каморку, которая состояла из большой русской печки и широких нар. Свободного места между ними почти не было. В этой хате была мать моего спутника, две сестры, одна лет четырнадцати, другая десяти, и малец лет двенадцати. Самого хозяина, то есть отца моего спутника, не было: он, оказывается, отправился добывать для семьи картофель.

С наслаждением сбросил я с себя тяжелый мешок и уселся на лавке. Вскоре появился кипяток, и я предложил свое обычное угощение хозяевам: чай и сахар. Кроме того я поделился и своим хлебом. Надо было видеть, с какою деликатностью гостеприимные хозяева отказывались от моего угощения, в особенности от сахара. Даже десятилетняя девочка, и та долго не соглашалась взять предложенный мною кусочек пиленого сахара.

– Вам, дорожному человеку, нужнее, мы и так обойдемся, – говорил мне мой спутник, отказавшись наотрез, несмотря на все мои доводы, от сахара.

Едва удалось уговорить его отведать хотя бы нашего тверского хлеба, оставшегося еще у меня от взятой из дому провизии, вследствие того, что все предшествовавшие дни я не тратил своих запасов благодаря гостеприимству хозяев.

Желая посильно отблагодарить меня за угощение, хозяева предложили мне сушеных вьюнов, наловленных ими в канавах во время половодья, вежливо осведомившись сначала, не брезгую ли я этой рыбой, похожей на змею.

Или я был очень голоден, или вьюны вообще недурны, но мне они показались превкусными.

По обыкновению легли спать очень рано. К ночи поднялся сильный ветер. Все предвещало перемену погоды. Я благодарил судьбу, что не пошел дальше и нашел убежище под крышей, хотя и в жиденькой, содрогавшейся при каждом порыве ветра, хатке.

Опасаясь простудиться, я переменил на себе мокрое от пота белье и, не зная, чем отблагодарить хозяев, решил отдать им снятую смену белья, так как полагал, что двух смен, оставшихся у меня, мне хватит до Гродно.

Утром перед уходом, в то время когда мы пили чай и хозяева из последних запасов своих угощали меня картофелем, я дал им снятое белье. Сначала пошли было отказы. Наконец мне удалось убедить их, сказав, что в Гродно я найду родных, у которых могу получить все, что мне нужно.

В порыве признательности старуха хотела мне сварить три яйца, которые у них всего-навсего и были от одной курицы и петуха, живших здесь же в хате, под печкой. Конечно, я наотрез отказался, попросив положить их на мое счастье, под курицу, когда наберется достаточное количество. Да, действительно, трогательный прием я видел в этой бедной хате у простого бесхитростного мужичка (Божко его фамилия), разоренного вконец войной, находящегося на пороге голода и делящегося последним куском хлеба с прохожим, совершенно незнакомым ему человеком. Искреннее желание мое когда-нибудь встретиться с ним и отблагодарить его за теплый приют, который он дал мне у себя.

Под утро проснулся от холода, так как убогую хижинку продувало, как кисейную. Вскипятили чаю, закусили сушеными вьюнами с хлебом, причем Божко очень уговаривал меня взять несколько рыбок с собою в дорогу, предупреждая меня, что в разоренной полосе бывших позиций я ничего не найду. Разумеется, я отказался вырывать последние крохи у голодающей семьи и отправился в дорогу.

Погода была пасмурная и холодная, очевидно, ночной ветер предвещал возврат холодов, но мороза все же не было.