Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Посол вполне присоединился к этому взгляду, так как такое решение должно было удовлетворить почти всех членов эшелона, за исключением небольшого числа нас, далеко не молодых и достаточно заслуженных.

Установление порядка выдачи пособий задержало нас в Токио на три дня. Я воспользовался этим временем, чтобы позондировать почву относительно того, как мне и моим ближайшим спутникам, выехавшим со мной из Германии и доверившим мне руководство их судьбой, воспользоваться разрешением отправиться на все четыре стороны.

Какую из этих четырех сторон избрать? В Соединенные Штаты давали пропуск только тем, кто мог указать на проживающих там родных или таких лиц, которые принимали бы их на свое попечение. В Канаду приема эмигрантов не было. В Австралию – тем паче. Филиппины, Зондские острова [155]не тянули к себе из-за непривычного для нас климата. Харбин [156], где еще властвовал генерал Хорват {258}, не обещал быть долговечным. Шанхай [157]представлялся переполненным эмигрантами уже донельзя. Для лишнего рта трудно там найти хоть какой-либо кусочек.

Невольно взоры обращались на Южную Америку, где сравнительно молодые республики, в периоде еще созидания, сулили возможность найти заработок для интеллигентного человека.

Отправился я прежде всего в Иокогаму [158], где от нашего консула господина Вильма {259}получил паспорт, в котором удостоверялась лишь моя национальность и прочие обычные для паспорта сведения, но не упоминалось ни о моей профессии, ни о моем звании. Я нарочно просил об этом, так как последние данные могли бы послужить препятствием в приискании мной работы. На случай же надобности в этих данных у меня были те документы, которые я вынес во время моего бегства из Советской России.

В Иокогаме я посетил аргентинского консула, у которого осведомился предварительно о том, какие формальности нужно выполнить нам, то есть мне и моим спутникам, для того чтобы получить его визу для проезда в его страну. Он оказался довольно сговорчивым и обнадежил, что никаких затруднений он не предвидит; предупредил лишь только о том, что если мы предполагаем отправить ся в Аргентину через Вальпараисо [159], так как это кратчайший путь, то надо обеспечить себя еще транзитной визой чилийского консула.

Затем, по возвращении в Токио, я был у боливийского посланника, который тоже отнесся вполне сочувственно к моему предположению эмигрировать в Боливию. Здесь тоже была необходима чилийская транзитная виза. По этому поводу посланник непреминул распространиться о больном месте, этой кровоточивой язве Боливии: двух тихоокеанских портах – Такне и Арике, отнятых чилийцами у Боливии в восьмидесятых годах прошлого столетия. Посланник надеялся, что теперь, после великой войны, когда справедливость восторжествовала над насилием, вопрос этот вновь будет обсужден международным трибуналом. По всей вероятности, посланник тайно рассчитывал и на то, что германофильское настроение Чили во время войны, особенно ярко обнаружившееся после морской победы адмирала фон Шпее {260}, поможет Боливии выиграть свою многолетнюю тяжбу.

Остановил я свой выбор на этих двух республиках, во-первых, по климатическим условиям, во-вторых, по тем поверхностным сведениям, которые успел собрать от разных лиц в Токио. Исключил Мексику, как страну, находящуюся в постоянном брожении со времени своей независимости; республики Центральной Америки, Перу и Бразилию – из-за тропического климата. В Чили я предполагал большой наплыв германцев, как в страну им симпатизирующую, а следовательно, сильную конкуренцию в предложении работы. Таким образом, оставались Боливия и Аргентина.

Боливия – бедная страна, мало привлекающая людей, ищущих быстрой наживы; европейцев, а тем более интел лигентов там мало, хотя и спрос-то на последних, по всей вероятности, невелик, но все же почти полное отсутствие конкуренции давало надежду на сравнительно быстрое приискание работы. Климат не особенно пугал, так как высота плоскогорья сильно понижала температуру, но эта же высота вызывала другое опасение: насколько безразлично 52-летнее сердце мое отнесется к непривычному уменьшению давления.

Аргентина – страна в стадии интенсивного развития. Судя по тем сведениям, который мне удалось почерпнуть, отчасти в печати, отчасти от сведущих лиц, работа там кипит во всех отраслях экономической жизни страны, следовательно, можно ожидать, что и для нас найдется что-нибудь подходящее. Климат в средней части – умеренный.

Таким образом, я остановил свой выбор на Аргентине, но на всякий случай решил запастись и боливийской визой.

Перед отъездом из Токио я позаботился приобретением испанской грамматики и самоучителя, дабы явиться в новую страну не совсем безоружным в смысле языка. Проглядывая на обратном пути купленные книги, я с удовольствием заметил, что изучение испанского языка не представит мне больших затруднений. Дело в том, что этот язык из всех романских наречий менее всего отошел от своего прародителя – латинского языка. Как это ни странно, но гораздо ближе к нему, даже чем прямой наследник, – итальянский. Я до четвертого класса учился в классической гимназии в золотой век классицизма, при министрах графе Толстом и Сабурове {261}, когда мертвые языки были самыми главными предметами; каждому из них уделялось до восьми часов в неделю и вдалбливались они с беспощадной настойчивостью. Недаром арабская пословица говорит: «Учить что-либо в молодости – резать на камне, учить в старости – писать на песке». Даже почти сорок лет, которые протекли с тех пор, как я променял классическую мудрость на реальную программу кадетского корпуса, не стерли в моей памяти того, что было врезано классическим резцом. Я встретился с испанским языком, как со старым знакомым, с которым не виделся много, много лет, но с которым легко возобновить прежние отношения.

Весть о разрешении могилевского вопроса опередила нас, и мы застали муравейник пассажиров в состоянии радостного возбуждения. Пособие в тысячу йен на человека для неимущих пассажиров было неожиданным благополучием. Японская валюта была в то время довольно высока, занимала второе место после доллара. Французы прикидывали на франки, англичане – на фунты, немцы – на марки; везде выходили очень солидные суммы. Многие подумывали: будь эти деньги на месте там, в Германии или во Франции, так нечего было бы и пускаться в авантюру на «Могилеве», и тут у многих отпала охота искать счастья в новых странах; не лучше ли, дескать, вернуться восвояси.

У нас вообще мало предприимчивости, а тут среди могилевских пассажиров, досидевших до последнего понуждения в иноземных лагерях, ее еще труднее было найти.