Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Днем я наблюдал другую характерную картину. В Киото вошли в вагон офицер (в Японии вы встретите вообще очень много лиц в военной форме) в сопровождении молодой женщины с грудным ребенком. Уезжала только женщина; офицер, по всей вероятности, ее муж, провожал ее. Через несколько минут вошел другой офицер, очевидно, знакомый мужа, но не жены, тот, поздоровавшись с вновь прибывшим, представил его своей жене, последний откозырнул ей и пожал руку. Перед отходом поезда муж вышел, поручив свою супругу заботам товарища. Во время дальнейшего пути они очень оживленно беседовали между собой. Но вот ребенок, спокойно спавший, запищал, и женщина без всякого смущения раздвинула складки кимоно, вынула грудь и, не прикрыв ее даже каким-нибудь платочком, начала кормить своего птенца, продолжая весело болтать со своим собеседником.

Приехав в Токио, я тотчас же отправился по электрической дороге в Иокогаму, где находились все консульства.

Та часть Иокогамы, которая населена иностранцами, – сравнительно небольшой город с улицами и домами чисто европейского типа. Весь он состоит из контор, агентств, консульств и отелей. Вдоль морского берега, на так называемом блефе, на дюнах расположены окруженные садиками кокетливые виллы, коттеджи и шале, в которых живет деловой и должностной белый народ. На улицах японцев почти не видно, а если и встречаются азиаты, то все они в пиджаках и в сапогах. Не чувствуется вовсе непосредственного соседства миллионного японского города, настолько жизни этих двух частей города разнятся одна от другой.

Мне удалось довольно быстро устроить свои дела, я получил входные аргентинские визы, проездные чилийские, заказал билеты в агентстве Кука {265}, таким образом, моим спутникам оставалось только перед отъездом получить санитарные свидетельства о прививке оспы и общем состоянии здоровья, что я не мог раздобыть для них заочно.

В то же время я купил для себя и для них на бóльшую часть выданного нам пособия американские доллары. Несведущие в денежном обращении, мы старались запастись, несмотря на более высокую расценку, золотой монетой, считая ее более надежной, а потому и выгодной, впоследствии на деле оказалось, что в Аргентине бумажные доллары стоили дороже золотых и ко всем неудобствам таскать и хранить во время пути тяжеловесную монету прибавилась еще потеря при размене.

Вернувшись в Моджи, я вручил моим спутникам добытые документы и доллары и затем нам оставалось сидеть спокойно на месте с таким расчетом, чтобы прибыть в Иокогаму лишь дня за два до отплытия парохода, дабы избежать лишних расходов жизни в большом городе.

Месяц, который протек с тех пор до нашего отъезда, я провел почти безвыездно в Чофу. Вставая около семи часов утра, я до полудня занимался усидчиво испанским языком, заставляя себя, как школьник, обязательно проходить в день не менее как по уроку, на которые были разбиты самоучитель и грамматика, приобретенные мной. Отступлений от программы не позволял себе никаких. Все упражнения производил обязательно письменно, дабы привлечь к работе и зрительную память. Как я упомянул выше, знакомство с латинским языком в сильной степени облегчало мне изучение испанского, но на первых порах все-таки было трудновато: голова, отвыкшая от школьной работы, упрямилась. Лавина новых слов не задерживалась памятью с желаемой быстротой, но я не падал духом, и постепенно новый язык начал наслаиваться в голове и выделяться из того вавилонского смешения языков, которое легко могло бы образоваться вследствие только что втиснутого в Берлине английского языка.

Обедали мы около часу дня, и затем, если не было дождя, я отправлялся на прогулку. Бобровские, опасавшиеся оставлять свою дочку на долгий срок на попечение японской женщины, которая приходила обычно на утренние часы для уборки дома и помощи мадам Бобровской на кухне, но иногда оставалась и дольше, могли совершать эти прогулки лишь в ближайших окрестностях Чофу. Я же в сопровождении двух японских юношей пятнадцати-шестнадцати лет, воспитанников местного лицея, которые без всякой просьбы и повода с нашей стороны вызвались быть проводниками, совершал более отдаленные путешествия.

Чофу, как я уже сказал, маленький, чистенький городишко на берегу Симоносекского пролива у самого выхода его из Японского Средиземного моря. Город вытянут вдоль узенькой полосы гладкого места между морем и сопками. Вообще, в Японии удивительно мало ровных пространств, всюду громоздятся невысокие, но крутые сопки, покрытые густой зарослью мелколесья. Зато каждый клочок ровной поверхности использован: даже на склонах сопок местами устроены террасы шириной в одну, много две грядки, в ложбинах между сопками всюду, где только возможно перехватить какой-нибудь ручеек, устроены запруды для наводнения миниатюрных рисовых полей и для орошения плантаций, вернее огородов, так как все произрастает на грядках, находящихся в прибрежной полосе. Все тщательно выровнено, выполото: вы нигде не увидите ни одного камешка, ни одной сорной травки. Видимо, из земли извлекается максимум того, что она может дать. Домашнего скота мало: видел только волов на пахотной работе; лошадей, коз, коров почти не держат, по крайней мере в той части острова, где мы жили. Удобрение производится туком, добываемым из перегнившей рыбы. Японцы, подобно китайцам, не имеют еженедельного праздничного отдыха, копошатся на своих крошечных участках без передышки и только с большим трудом могут удовлетворять текущие потребности населения. В Чофу большим подспорьем в смысле питания служило море, дающее самую разнообразную пищу нетребовательным и небрезгливым японцам в виде различных каракатиц, голотурий, улиток, слизняков и т. п. ‹…› [167]

Из-за двух факторов: избытка населения, вследствие прекращения междоусобных войн, и запаса в потенциальном состоянии наследия предков – воинственного пыла, не имеющего теперь выхода внутри страны, всему миру суждено ожидать от Японии еще многого в будущем. Некоторые объясняют беззаветную храбрость японцев и самоотверженность повышенным патриотизмом. Я не вполне согласен с этим. Быть может, просвещенные классы общества и понимают широкие задачи нации, но общей массе народа навряд ли они доступны, а между тем и рядовые японцы заваливали своими телами проволочные сети перед нашими позициями для прохода атакующих колон, а когда был вызов охотников на брандеры, шедшие на верную гибель для заграждения выхода из Порт-Артура, таковых оказалось почти в сто раз больше, чем требовалось; не одни самураи были среди них, а и простолюдины. А сколько случаев было, когда японцы предпочитали самоубийство позорному плену! Некоторые раненые, подо бранные в бессознательном состоянии на поле сражения, очнувшись в наших госпиталях, при малейшем недосмотре кончали с собой. Конечно, пройдет несколько поколений, и героический дух мало-помалу выдохнется, как выдохся он в некогда «железном» Риме, но пока это свершится, Япония страшный враг.