Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

В отличие от пасмурной Москвы, в Свердловске тогда сияло солнце. День был в разгаре – до 28 градусов тепла. К продавщицам газировки и мороженого было не протолкнуться. Кто-то играл на баяне уже популярную тогда “Катюшу”:

Уральский писатель Николай Никонов обладал фотографической памятью. Тот день он, одиннадцатилетний мальчик, запомнил навсегда:

“В липовых аллеях гомонили воробьи. В песочнике возились младшие ребятишки. На пруду в купальне плеск, визг, хохот. В шахматном клубе умная тишина. Ребята постарше и такие, как я, сидят за досками. Редко один или другой двинут, переставят фигуру – и снова сидят, смотрят на клетчатые доски. <���…> Мы постояли у шахматной веранды и пошли в глубь сада. У меня осталось несколько копеек, у Верки тоже немного. Мы сложились, сосчитали, и получилось, что можно по два раза проехать на карусели, съесть по одной маленькой мороженке, да еще выпить по стакану газировки без сиропа. <���…> Мы смотрели на поляне опыты по физике с жидким воздухом. Показывал какой-то пожилой учитель. Брал он трубку из резины, опускал в этот жидкий воздух, и трубка замерзала так, что от удара молотком разлеталась на мелкие куски. Ветка яблони, опущенная в голубоватую жидкость, звенела и рассыпалась, точно стеклянная. Все смотрели с интересом, большие и маленькие… Вдруг куда-то пробежали ребята. Где-то оборвалась музыка. Заговорил репродуктор. По песчаным дорожкам топали ноги. Женщина в сбившемся платке потерянно кричала: «Нинка! Витька! Где вы?» Что-то случилось, а что, никто не понимал. Пожар? Учитель прекратил свои опыты. И тут короткое, неизвестно кем брошенное слово пороховой нитью побежало по всем.

– Война!

– Война??

– Война…

– Война!

<���…>

У серебряного динамика грудилась, молчала пестрая толпа”. 892893

Сталин давно готовил страну к войне, но не ожидал, что она начнется именно в этот день. Не ожидал настолько, что поручил вместо себя выступить Молотову. В 12:15 из всех московских репродукторов прозвучала речь наркома иностранных дел:

“Граждане и гражданки Советского Союза!

Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковав нашу границу во многих местах и подвергнув бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…”

Молотов произнес свою знаменитую речь с Центрального телеграфа, после чего вернулся в Кремль. Позднее текст его речи читал диктор Юрий Левитан, который станет настоящим голосом начавшейся великой войны. До конца дня Левитан четыре раза прочитал речь Молотова.

И хотя к войне готовились, да и воевали уже не раз – то с японцами, то с финнами, – война началась всё же внезапно и совсем не так, как представляли ее, скажем, в фильме “Если завтра война…”, который в тот день снова показывали в московских кинотеатрах.

Домохозяйки бросились в магазины – покупать крупы, муку, консервы, соль, спички, – перед магазинами выстроились очереди. Елисеевский магазин, с утра привлекавший обеспеченных покупателей свежей стерлядью, осетриной горячего копчения, сырокопчеными колбасами, ароматной бужениной трех сортов, теперь осаждали покупатели крупы и консервов. Судя по тому, что “в магазине № 43 по Можайскому шоссе дневная норма продажи сахара и растительного масла была распродана до 12 час. дня” 894, узнавших о войне еще до объявления Молотова было не так уж и мало.

Состоятельные люди прежде всего шли не в магазины, а в сберкассы (слово “банк” в СССР употребляли только в статьях о капиталистических странах). Понимали, что вклады могут заморозить и вовсе конфисковать. Уже к 16:00 во многих сберкассах кончились наличные.

В Москве введена светомаскировка: по вечерам “надо зажигать голубые лампы и завешивать окна”. 895Трамваи погасили огоньки, теперь они предупреждали пешеходов о своем приближении только частыми перезвонами.

“Всякие я слышала рассказы об этих первых днях войны, – вспоминала Эмма Герштейн, – но ни в устных передачах, ни в документальной хронике, ни в художественной литературе мне не случалось прочитать об одной подробности. <���…> Но нигде не было сказано, что всё молодое поколение вышло на улицу. <���…>…юноши и девушки поняли, что пробил их звездный или смертный час. От волнения они не могли оставаться дома. Им хотелось быть вместе, но не в семье.

В первый день какие-то группы организованно пошли на Красную площадь. Только что они принимали здесь поздравления с окончанием средней школы, праздновали начало новой жизни. Но на этот раз их никто не встретил. Не до того было. Следующие группы растеклись по всему городу. К ним присоединялись новые. Но они не строились в колонны, не связывались руками в цепи, не пели, не несли плакаты. Постепенно они заняли все мостовые на улицах и просто шли, кто по двое, кто по трое, а больше в одиночку, молча, изредка перекидываясь словами с идущим рядом. Вдумчивые и взволнованные, они прощались с московскими улицами, дворами, друг с другом. Поколение шло навстречу своей судьбе”. 896

Как нарочно, именно 22 июня у Мура испортилось радио. Он переживал, что остался без новостей. Чинить радио не пришлось: 25 июня вышло постановление Совнаркома “О сдаче населением радиоприемных и радиопередающих устройств”. За пять дней все обязаны были сдать свои радиоприемники и радиопередатчики. Их принимали в почтовых отделениях. Мало кто решился не подчиниться: в коммунальной квартире могли бы тут же донести на соседа. Мур свой радиоприемник сдал. Остались только черные тарелки репродукторов, транслировавших государственную радиостанцию. Еще раньше, 22 июня, объявили о запрете фотосъемки. Фотоаппараты тоже нужно было сдавать, но такой техники у Цветаевой и Мура не было.

И все-таки в первые дни войны жизнь в тылу еще только начинала меняться. Люди ходили в кино и в театры. В Большом, к радости зрителей, не отменили премьеру “Ромео и Джульетты” Гуно. В саду “Эрмитаж” пел Вадим Козин. Николай Петрович Старостин до самого вечера надеялся, что в Ленинграде состоится матч “Зенит” – “Спартак”. Но матч все-таки не состоялся.

Вечером лучшие столичные рестораны – “Националь”, “Арагви”, “Метрополь” – получили хорошую выручку. Богатые москвичи спешили погулять напоследок. Заказывали бутерброды с паюсной икрой, сельдь залом с зеленым лучком, бараньи котлеты, свинину, приготовленную в винном соусе, входившие тогда в моду у состоятельных москвичей блюда грузинской кухни: харчо, чанахи и прочее. 897Запивали всё это хересом, коньяком или водкой. Впрочем, время водки придет позже, когда начнут провожать на фронт братьев, сыновей, мужей.