Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

“Правда” рассказывала и про успешную борьбу с немецкими диверсантами, которую вели-де не только белорусские, но и украинские крестьяне: “Крестьяне западных областей Украины и Белоруссии с первого дня войны проявляют высокую бдительность”. Не эти ли “бдительные” западно-украинские крестьяне будут сражаться в рядах Украинской повстанческой армии? А литовцы, латыши, эстонцы и без помощи немецких диверсантов стреляли в спину красноармейцам.

Первые тревожные новости Мур узнал не из газет, а из бесед с Ильей Эренбургом и Митей Сеземаном. Митя располагал сведениями от Ирины Горошевской: “Митя мне объявил, что Вильна (Вильнюс. – С.Б. ) взята немцами – так ему сказала Ирина”. К Эренбургу Мур и Цветаева обратились за помощью в поисках новой квартиры, но Эренбург сказал, что ничего предпринять нельзя, что “война занимает абсолютно все мысли”, “что немцы предприняли огромное наступление, что война очень серьезная…” 907

Но летом 1941-го Мур не терял веры в победу Красной армии: “В войне против СССР Гитлер обретет свою могилу. Эта война для него последняя” 908, – предсказывал Мур, начитавшись “Правды”. Так и сбудется – только ни ему, ни Цветаевой не суждено дожить до победы.

В Москве 1941 года Мур и Цветаева не были одиноки. “Есть друзья, – не много, но преданные” 909, – писала Марина Ивановна Але. Среди этих немногих – Вера Меркурьева, Инна Кочеткова и ее муж, поэт и переводчик А.С.Кочетков: “…красная девица – очень стыдливый и краснеющий, с робким голоском. Круглолиц, румян, носит бачки и носит имя Пушкина – Александр Сергеевич”, – так описывал Кочеткова поэт и фотограф Лев Горнунг, знавший его еще в двадцатые годы. “Он носил рубашки с отложным воротником, как у Байрона, в осеннюю погоду он надевал широкий черный плащ без рукавов и мягкую черную шляпу с широкими полями”. 910Был он вежлив, добр, сентиментален и в то же время ироничен. Его манеры казались старомодными для сталинской Москвы. Он не кивал, а раскланивался. Вместо того чтобы по-коммунистически пожать женщине руку, он изящно наклонялся и поданную для рукопожатия руку целовал. Муру он показался совершенно чеховским персонажем. Человеком хорошим, но безвольным и слабым.

Кочетков сотрудничал с “Интернациональной литературой” и “Дружбой народов”, переводил Шиллера и Гёте, любимого в советской стране Беранже и поэтов советской Армении. В 1938-м Кочетков участвовал в переводе армянского эпоса “Давид Сасунский”. За такую работу хорошо платили. Деньги он тратил на любимую жену Инну Григорьевну и поэтессу Веру Меркурьеву. К Вере Александровне он относился с такой нежностью и таким почтением, что ходили слухи, будто Кочетков – ее незаконнорожденный сын. Это было, конечно, не так. Мать Кочеткова жила в Кисловодске, и заботливый Александр Сергеевич регулярно посылал ей деньги.

Кочетков высоко ценил талант Меркурьевой. Он включал Веру Александровну в ряд лучших русских символистов (Блок, Вячеслав Иванов). На вопрос, кого из русских поэтесс он ценит, Кочетков назвал Цветаеву, Ахматову и Меркурьеву. К жене, хрупкой, болезненной женщине, относился “с рыцарским преклонением и глубокой любовью”. Это ей посвящено самое знаменитое его стихотворение – “Баллада о прокуренном вагоне”. Друзья поэта читали “Балладу” в списках, переписывали себе в блокноты.

Стихи Александра Сергеевича практически не печатались: “Он беспомощен в устройстве судьбы своих сочинений” 911, – писал поэт и филолог Лев Озеров. Единственная прижизненная публикация стихотворений Кочеткова состоялась в далеком 1926 году, в сборнике “Золотая зурна” (вместе с С.Аргашевым, Л.Беридзе, В.Меркурьевой, М.Слободским), изданном типографией “Красный Октябрь” во Владикавказе. Правда, печатались его пьесы в стихах. В 1937-м вышли написанные совместно с Сергеем Шервинским “Вольные фламандцы” [148] По мотивам романа Шарля де Костера “Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях – забавных, отважных и достославных во Фландрии и иных странах”. , а в 1938-м – большая драматическая поэма “Коперник”. В 1941 году вместе с Константином Липскеровым им написана драма в стихах “Надежда Дурова”.

Жена Кочеткова была прописана в самом центре Москвы, в чудесном Брюсовом переулке. До улицы Горького рукой подать, пешком до Кремля – минут десять. Но квартира была коммунальной, комнатка – метров восемь.

Недалеко от железнодорожной станции Пески (под Коломной) Кочетковы снимали на лето дачу, которую делили вместе с Верой Меркурьевой. 7 июля 1941 года Александр Сергеевич пришел в гости к Цветаевой и Муру и предложил им приехать к нему в Пески: “…там отдых, жизнь на чистом воздухе, река, катанье на лодке; без бомбардировок, тревог и бомбоубежищ”. Всего два часа от Казанского вокзала.

Это будет последний летний отдых в жизни Цветаевой. По большому счету, и в жизни Мура. Хотя такой отдых был ему в тягость. Во Франции он привык отдыхать иначе. Пусть Эфроны и были бедны, но время от времени могли позволить себе отдых на морском побережье. Впервые Мура привезли на море в полтора года, в “крошечный рыбачий поселок на берегу океана”. Департамент Вандея: “…все здесь пропахли рыбой, даже молоко отдает сардинками. За дверью гудит прибой. <���…> Мой сын загорел и вырос” 912913, – писал Сергей Яковлевич в июне 1926 года. А лето 1928-го семья провела “в прекрасном месте около Бордо”. Купались, загорали, гуляли “в прибрежных лесах”. Сергей Яковлевич “дорожил каждой минутой”, потому что его отпуск продолжался “всего-то” тридцать дней. 914Цветаева с Алей и Муром оставались на море часть июня, весь июль и август. И при этом Сергей Эфрон завидовал сестре Лиле, проводившей свой отпуск “в прекрасной Псковской губернии”. 915

В жизни Мура были и Бискайский залив, и Ривьера. Но оценил он это по-настоящему лишь в Москве: “Купанье, пляж, солнце, симпатичные знакомства, пляжная суматоха и морское веселье, которое я так люблю! Красивые девушки, празднично-каникулярная легкость, песок и шум волн! Я обожаю атмосферу пляжа”. 916Эту атмосферу он мог бы найти и в СССР. Одно время мечтал попасть в Коктебель, о котором знал из рассказов Марины Ивановны. 5(18) мая как раз исполнилось тридцать лет со дня встречи Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, а познакомились они именно в Коктебеле. Хотя вряд ли восточный Крым понравился бы Муру после шикарных французских курортов. Впрочем, после 22 июня о южном отдыхе нечего было и мечтать. Последний поезд с отдыхающими, отправленный из Москвы в Крым, доехал только до Харькова. А многие пассажиры вышли еще в Туле и вернулись в Москву.

Так что оставались дачи. Последний островок мирной довоенной жизни. “Жить в Пет[ербурге] или Москве, это для меня всё равно, что жить в вагоне” 917, – писал Лев Толстой критику Николаю Страхову 25 марта 1879 года. И это он еще не видел современных городов. Если уж зеленая полудеревенская Москва XIX века казалась ему вагоном, как бы посмотрел он на столицу времен Кагановича, Хрущева и Щербакова? Так что в предвоенные годы дачная жизнь процветала, хотя большинство подмосковных дач, на современный взгляд, было просто жалкими. Да и не только на современный: “Дача, как и все подмосковные, – убога и в смысле природы, и в смысле устройства” 918, – записала в дневнике Елена Булгакова.