Владимир Соколов - Я ничего не придумал

Исходя из всех обстоятельств нашей студенческой жизни, я воспринял даже с облегчением полученную во второй половине апреля повестку о призыве в армию. Мне надлежало явиться в военкомат 29 апреля 1943 года. Экзамены за первый курс я сдать не успел.

В оставшиеся дни я оформил отчисление из института, отоварил карточки, теперь уже на вполне законном основании, продал зимнее пальто, костюм, рубашки и другие вещи, оставив минимум одежды на себе. На вырученные деньги я купил на рынке всякой еды, о которой раньше не мог и мечтать: творог, мёд, сливочное масло, сметану, сало, домашнюю колбасу, белый хлеб и т. д. Принеся всё это в общежитие, я дал прощальный ужин товарищам и стал дожидаться 29 апреля.

В военкомате я получил предписание явиться 3 мая в распределительный пункт. Паспорт у меня отобрали, выдав взамен справку, так что деваться мне было некуда. Вместе со мной призывались два фронтовика, выписанные из военного госпиталя. Они предложили мне встретиться 1мая и «отметить» призыв в армию и праздник. Мне было поручено обеспечить закуску.

Встреча состоялась на травке в каком-то сквере. До этого я никогда не пил водки и опасался, что сильно опьянею с непривычки. Однако, к моему удивлению, мои товарищи опьянели гораздо скорее и больше чем я. Попрощавшись, мы разошлись по домам.

Завершился очередной этап моей жизни.

Согласно предписанию я прибыл 3 мая в распределительный пункт, представлявший собой большое помещение, в котором толпились призывники в ожидании своей участи.

Через какое-то время появился офицер-вербовщик. Он попросил подойти к нему для беседы тех, кто имеет среднее и выше среднего образование. Я, естественно, подошёл вместе с другими «образованными» призывниками. Офицер сказал, что он представляет 11-й учебный танковый полк, и стал соблазнять нас учиться на радистов-пулемётчиков танка Т-34. Он говорил нам, что радисты-пулемётчики — это интеллигенция танковых войск. Мне понравилась перспектива стать интеллигенцией. Кроме того, я любил технику и, тем более, радиотехнику. Короче — я согласился, и меня отвезли в полк.

В полку, который располагался в окрестностях Свердловска, меня помыли в бане, выдали форму и начали обучение. Теперь я назывался курсантом. Я был определён во взвод лейтенанта Шестакова, который «в миру» был учителем. Это был прекрасный, добрый человек, но с ним я имел дело только во время технической учёбы.

Всей нашей бытовой жизнью руководил старшина. Он учил нас подшивать подворотнички, наматывать портянки и обмотки, чистить ботинки. От ботинок с обмотками можно было избавиться только при отправке на фронт — фронтовиков снабжали сапогами.

Старшина делал с нами по утрам зарядку на воздухе (в любое время года), водил в столовую завтракать, обедать и ужинать, занимался строевой подготовкой.

Я без труда вписался в армейскую жизнь. После самостоятельной жизни на «гражданке», с постоянными заботами о пропитании, о починке обуви и одежды, о стирке белья, не говоря уже о необходимости ходить на лекции, сдавать зачёты и экзамены, армейская жизнь показалась мне просто блаженством.

Полное расслабление, никаких забот: тебя разбудят, заставят сделать зарядку, сводят на завтрак, обед и ужин, скомандуют «отбой», и ты ляжешь спать, с приятным сознанием того, что утром тебя поведут на завтрак. Раз в неделю тебя строем сводят в баню и выдадут чистое, свежее бельё.

Думаю, что те, кто попал в армию из дома, не разделяли моих чувств. А мне было хорошо — я с удовольствием расстался со свободой и самостоятельностью, которой я так радовался вначале.

Кстати о питании. Кормили нас не плохо, но не до отвала, а по тыловой норме, поэтому предвкушение очередного посещения столовой было нашим постоянным состоянием. Тем не менее, после голодной студенческой жизни я стал быстро полнеть, а те, кто пришёл в армию из дома, стали худеть.

Некоторых из моих «образованных» товарищей тяготила необходимость подчинения малограмотному старшине. Они вступали в пререкания, что обычно кончалось внеочередным мытьём полов в казарме после отбоя.

Я же был начисто лишён этого комплекса. Сознавая своё превосходство в образовании, я понимал обострённую чувствительность старшины, деревенского парня, к тому, как относятся к нему «интеллигентные» подчинённые. Старшина добросовестно исполнял свои нехитрые обязанности, а я старался не травмировать его самолюбие.

Я быстро понял суть служебных взаимоотношений в армии. Никогда не возражай начальству. Если даже тебе приказывают сделать глупость, надо говорить «Есть!». После этого ты можешь сделать приказанную глупость, и начальство само поймет, что приказ был глупый. Можно и не выполнить приказ, объяснив причину невыполнения. Это будет всё-таки лучше, чем вступать в пререкания. Хочу предупредить читателя, что эти принципы относятся только к службе в армии. Их нельзя переносить автоматически в другие сферы деятельности.

Теперь о глупых, с точки зрения «интеллигента», занятиях, а именно о строевой подготовке, т.е. о хождении в строю, об отдании чести, о строевом шаге, о поворотах «нале-во!», «на пра-во!», «кру-гом!», о команде «равнение направо! и т. п. Во-первых, всё это не так уж глупо с точки зрения порядка. А с другой стороны, сколько в жизни приходится делать неинтересных вещей, от которых нельзя отказаться. Чтобы такие занятия не были в тягость, надо превратить их в игру. Я придерживался этого принципа всю дальнейшую жизнь. Это помогало мне сохранять ощущение радости бытия. Однако вернёмся к занятиям по строевой подготовке.

Отрабатывается обращение к нижестоящему начальству в присутствии вышестоящего начальства. Старшина изображает генерала, а один из курсантов — полковника. Я приближаюсь к «генералу» вначале обычным, но молодцеватым шагом, а за десять шагов, как положено по уставу, перехожу на строевой шаг, т.е. поднимаю ноги, как можно выше, и топаю, что есть силы подошвами о землю. Не доходя трёх шагов до «генерала», останавливаюсь в стойке «смирно», прикладываю правую руку к пилотке и ору: «Товарищ генерал! Разрешите обратиться к товарищу полковнику!» «Разрешаю», — говорит «генерал». Тогда я обращаюсь к «полковнику»: «Товарищ полковник, разрешите взводу оправиться!» «Разрешаю», — говорит «полковник». Совершив поворот «кругом» через левое плечо, оборачиваюсь лицом к взводу. «Взвод, — командую я, — разойдись! Можно оправиться». Старшина и курсанты хохочут. Должен заметить, что термин «оправиться» имеет двойное значение: привести себя в порядок и пописать.

Я любил строевую подготовку. Проводилась она вне расположения полка, в лесочке. Позанимавшись с нами, старшина командовал: «Разойдись, можно отдохнуть!» Мы валялись на травке под лучами летнего солнца.