Нина Узикова - Запоздалый дневник

Какое-то время, видимо, первый месяц он лежал в гипсе в каком-то военном госпитале. Зимой уже 1942 года мама поехала за ним в Уфу, чтобы забрать его домой. Привезла. Помню — смотрю в замерзшее окно и вижу, к дому подъезжают сани. Мама правит лошадью, отец, закутанный в тряпки, на голове платок лежит в санях. Правая нога от основания и ниже колена в гипсе. Этот гипс не снимали еще несколько месяцев. По воспоминаниям Тани, отец страшно мучился, так как под гипсом завелись вши. Мыться в баню — целая история. Помню, уже в теплое время мы с Валей оставались с ним. Он ведь и в туалет не мог ходить, когда был в гипсе, и посуду под него подкладывала я.

Когда сняли гипс через несколько месяцев, оказалось нога стала меньше на 7—8 сантиметров. Он долго ходил на костылях, потом с палочкой. В конце 1942 года его забрали на тот же Уфимский Моторный завод в военизированную охрану. И пришел он домой только в 1946 году.

Уже взрослой, зная, что творилось в первый год войны на дорогах, представить, как маме удалось лежачего погрузить в какой-то вагон от Уфы до станции Сулея, выгрузить, найти лошадь и 130 километров ехать от станции до Усть-Икинска.

Мама и отец как-то не вспоминали об этом, а мы не догадывались их спросить. Крестьяне, кем были родители по духу, не привыклирассуждать о таких событиях в их жизни. Прошло — и слава Богу. Заботу составляли ежедневные дела — свои и детей, а потом и внуков.

«…хоть память покрыта такими большими снегами…» что-то все-таки всплывает. Правда порой понять не могу, почему именно тот или иной случай остался в моей памяти. Видимо, эмоции оставляют следы лучше, чем разум.

В школу я пошла в 1943 году, почти восьми лет без одного месяца. Детский сад своим выпускникам подарил по одной тетрадке и карандашу. Тетрадь забрала Таня. В войну был страшный дефицит со всеми письменными принадлежностями — тетрадей с белой бумагой практически не было, писали в многочисленных брощюрах между строчек (их печаталось в войну довольно много пропагандистского характера). Ручки делали из палочек, к ним привязывали перья. Перья — особая радость, если удавалось их купить или выменять. Чернила делали из сажи и свекольного сока. Поэтому они быстро выцветали.

В первом классе мы долго писали карандашом, так какперьев и чернил не было. В первом классе почему-то у нас сменилось три учительницы. Помню Матрену Сергеевну (это двоюродная сестра отца по материнской линии), Анастасию Дмитриевну (это Виктора Терентьева тетя), и еще одна, но ее я не помню. Первых классов 1943 года было 4, в каждом больше 30 человек. Вот сколько было детей довоенного времени! 10 классов заканчивали всего 20 человек. Это были дети практически со всего района: Малоусть-Икинск, Бобино, Ока, Алегазово, Абдулино, Муслюмово, Сабанаково, и, конечно, Больше Усть-Икинск. С первого «А» класса вместе мы учились 3 человека. Из других первых классов — 5 человек. Остальные из других населенных пунктов района. Во время войны в школе было несколько человек учителей из числа эвакуированных. По детскому впечатлению они очень даже внешне отличались от деревенских учителей.

Смутно вспоминается, как впервые вручали «золотую медаль» одной девушке, окончившей 10 классов уже в нашей школе. Она была из Ленинграда. Вручение проходило в коридоре первого здания школы. Это был одновременно спортзал, актовый зал, где всех собирали, если проходило что-то торжественное, как комсомольское собрание, пионерские сборы. Из школьных лет военного времени вспоминается такой случай, доставивший неописуемую радость. Мама как-то стала искать в подполе на завалинке упавшую какую-то штучку (у обеденного стола, под окном для кошки в полу был оставлен лаз в подпол), и нашла, как какой-тоцарский клад — несколько цветных карандашей, уроненных Татьяной еще в довоенное время. Радости было! Я ведь даже не видела цветных карандашей до этого момента. А тут такое богатство! Вместе с карандашами были найдены и фабричные игрушки, или их части. Радости было!

Помню как-то в классе четвертом я потеряла чужой простой карандаш. Сколько было переживаний — как сказать то об этом хозяйке карандаша, что она подумает — уж не присвоила ли я этот карандаш и так далее. Помню, где сидела Зиля, (так звали хозяйку, мы с ней дружим до сих пор), где и как я стояла около ее парты. Помню, что она не очень огорчилась. Наверное потому, что отец ее был главным лесничим района и мог дать дочери другой карандаш.

В пионеры принимали в третьем классе. Я этого не помню. Но хорошо помню, что однажды меня не допустили на дружинный сбор, потому что у меня не было галстука. Мама принципиально или по какой-то другой причине не дала мне галстук из куска красной материи, а купить тем более не покупали готовый красный галстук с красивым зажимом. И я ходила вокруг школы (тот же коридор — актовый зал), где выстроилась дружина, а меня не допустили. Жесткие были времена по соблюдению всяких форм! Наверное, были и другие случаи, но запомнился этот по своей нелепой жесткости по отношению к ребенку.

Из окон первого и второго здания школы во время всей войны были видны слова, написанные на стене клуба — «Наше дело правое, враг будет разбит, Победа будет за нами!» Даже сейчас эти слова действуют магической силой. А тогда, по-моему, не могли не действовать на всех, если даже детская душа откликалась верой. Хотя что-то и не понималось.

Я уже писала, что радио в доме во время войны не было. Хотя, когда оно появилось, не выключалось с утра до вечера. Помню, как однажды московское радио объявило анонс о концерте Лемешева, а в этот час радиоузел переходил на включение башкирского. Я побежала на радиоузел и упрашивала Николая Булатова, чтобы он не выключал Москву, концерт великого певца. Он сказал, что это нельзя сделать и включил Уфу.