Нина Узикова - Запоздалый дневник

Тогда еще практически там не было домов, кроме десятка по Курортной улице. Там же была заготовительная контора, где летом от ребятишек принимали грибы на засолку. Их собирали в больших бочках, тщательно отбирали, чтобы они были вымыты. Вот мы утром, уйдя за груздями, приносили ведра на речку и, перейдя по бичевке на другой берег, несли их в заготконтору. Получали какие-то копейки, все шло в семейную копилку. А луга были заливные. Там росли не только множество разных цветов — незабудки, часики, ромашки и другие, на лугу за уремой росло еще много разных съедобных трав — кислица, щавель, пиканы. Их тоже собирали, отваривали, подсаливали и ели.

В уреме по берегам Ая росло много черемухи. В урожайные годы черемухи собирали ведрами, сушили, зимой мололи. Из черемуховой муки пекли лепешки, шанги. Было вкусно!

Особенно любили ходить в урему с бабушкой, когда она приходила к нам в гости из Бобино. Она была высокая, могла достать высоко любую ветку черемухи или калины. А калина вообще была любимая ягода после клубники. Ее вымораживали, чтобы прошла гореч, парили в руской печке. Пахла она после такой обработки очень вкусно! Даже на улице было слышно и понятно, что в доме парят калину.

Сейчас я понимаю, что летняя витаминная пора во многом укрепляла здоровье детей. Не хватало белков. Дело в том, что налоги натуральные на все виды сельхозпродуктов каждого дома-хозяина были большие: молоко, яйцо, мясо, шкуры овец. Был и денежный налог, займы.

Все лето, подоив корову, мама или Таня, а чаще всего я несла ведро с молоком на приемный пункт молокозавода. Приемщица записывала в зачетную книжку сколько принесла. Тут же работал большой сепаратор. Половинуот количества цельного молока давали обрата, то есть обезжиренного молока. Например, 4 литра цельного — 2 обрата.

Коровы давали мало молока. Были беспородные. Нас выручала коза — Манька. Еще козленочком нам дала ее тетка парасковья — соседка. Коза была очень веселая, озорная, в табуне не ходила. Потом у нее появился козлик Васька. Лето он повесилился, а потом его зарезали зимой. Был еще в хозяйстве пес Угадай. Бесхвостый, — спал в траве на лугу, косилкой отрезало ему хвост. Не помню, как он изчез из дома, но горе было большое.

Еще один случай из летних игр запомнился. Мы любили делать катушки на речке. Что это значит? Набирали ил со дна, намазывали с берега немного крутого катушку и съезжали в воду. Никаких, естественно, купальников или трусиков не было. Просто были нижние рубашонки, в них и купались. И вот в один из жарких дней, прибежали на речку, сбросили верхнюю одежонку и на катушку. Я, конечно, оказалась первой. Покатилась и — ох! — крик! Мальчишки натыкали в ил осколки стекла. Ягодица моя была распорота глубоко. Я погоревала немного и продолжила купаться., и даже потом не сказала маме, боясь, что еще добавит. Так. Как говорят, на собаке зажила рана, а шрам до сих пор остался.

Еще одна забава. Но это уже после войны.

Освободившиеся маленькие фанерные одноместные самолеты ПО-2 были превращены в почтовые. Так как село наше далеко расположилось от железнодорожной станции, то почту привозили к нам самолетом. Как только мы ребятишки видели кружащий самолет над селом, мы бросались бежать на аэродром. А это был тот же луг. Пока самолет садился, пока разгружался и загружался, мы успевали добежать до самолета и увидеть его и летчика вблизи. И это продолжалось каждый раз. Иногда мы не успевали. Это зависело от того, с какого места мы стартовали. Если с речки, то успевали, так как просто надо было перебежать на другой берег реки, и по Курортной улице бежать к лугу и к самолету.

Этот азарт — добежать первым, увидеть хотя бы минуту летающую машину и загадочного человека — летчика, была непередаваемая детская радость.

В памяти не осталось четкой последовательности событий. Вырываются из памяти лишь мелкие. Именно они остались в ней, а более значимые события не остались.

Например, День Победы. Окончание войны помню только по одному эпизоду. Лето. Тепло. Я стою в окне в полный рост. Значит я была маленького роста, так как окна в избе были небольшие. По дороге со стороны Шигили идет солдат с котомкой за спиной. Это был Иван Перевышин, отец подружки Нюрки. Я тоскливо думала — вот у Нюрки отец пришел, а мой тятя не приходит. Эта семья, то есть дети, очень своеобразные были. Это я сейчас так думаю. Жили они в избе в одну комнату. Старшая сестра была ровесница Тани, Нюрка (ее так звали в отличие от Нюрочки, ее двоюродной сестры) и брат Виктор. Виктор переболел детским церобральным параличом, плохо, практически непонятно как, говорил, левая сторона была парализована. Он с трудом, волоча ногу, ходил. Его все дразнили, он злился и длинным кнутом стегал обидчиков, если достигал их. Мы его боялись и близко не подходили. А Нюрка была отчаянной девченкой, слабо училась, но никого не боялась. Жили они бедно до возвращения отца. У Нюрки не было часто обуви. И она даже зимой от дома до дома часто бегала босиком.

А вообще, вспоминая свою улицу, жителей ее того времени, можно сказать о великой терпеливости народа к бедствиям, трагедиям, но не потерявшим лучшие душевные качества.

С войны пришло 4—5 человек с нашей улицы. Отцы 5—6 моих подружек не вернулись. Их матери, совсем еще молодые 28—32 летние остались вдовами и продолжали тянуть лямку тяжелейшей работы в колхозе и растить детей. А детей было не по одному, а как минимум трое, четверо.

В памяти случай, который не дает покоя до сих пор. Это было в войну. В селе было много эвакуированных. Естественно, у них не было подсобного хозяйства, жили они на карточки, голодали больше нас. Перед глазами такая картина. Теплое весеннее утро. Мы все сидим за столом. Мама к пасхе приготовила вкусное, что можно было сделать — творожная паска, крашенные яйца, шанешки. И вот в эту благодать входит старая исхудавшая еврейка, просит милостыню. А мама ей говорит: «Бог подаст!» Старушка от бессилия сидела на пороге и еле-еле поднялась. В христианской маминой голове застряла одна, видимо, мысль — евреи убили Христа и в день его воскрешения подать милостину еврейке — большой грех. Уже взрослой, учась в Ленинграде, где-то в 1959 году мы с мамой, как всегда, заспорили на религиозные темы. До меня дошло, что она не знает, что Иисус был евреем. И когда я ей это сказала, она чуть дар речи не потеряла. Для нее это было неприятным, неприемлимым открытием. Мне показалось, что она так и не поверила в этот факт. И чем старше она становилась, тем религиознее была.