Нина Узикова - Запоздалый дневник

Скорее всего в конце войны или вскоре после войны, мы с Валей заболели какой-то страшной кожной болезнью на головах в волосяной части. У Вали эта огромная, постоянно возникающая короста была на теменной части, у меня на левой стороне. В больнице врачей дерматологов не было, давали какую-то мазь, но ничего не помогало. Нас не брали в детский сад, значит это было летом в 1942—43 годах. Кто-то маме посоветовал, что нужно смазывать болячки теплой мышинной кровью. Помню, как ловили мышек, тут же мама их убивала, разрязала и мазала нам больные места на голове. Волос уже не было и боялись, что они вообще не вырастут, так глубоко было поражена кожа. У меня даже углубление на голове было долго.

Но главное и что удивительно — кровь мышей действительно помогла. Все постепенно затянулось и волосы восстановились.

Бабушка же называла эту болезнь — мышьяком.

Добавляю к быту в деревенской избе. Сколько помню, когда корова телилась, а это почему-то чаще всего было ночью, теленка мама приносила в избу. Утром мы все смотрели, как мама пыталась напоить его из ведра, подсовывая ему в рот свой палец. Теленок думал, что это сосок его мамы-коровы и начинал с пальцев пить молозиво. Так называлось молоко первые два-три дня после отела. Естественно, теленок не мог выпить все, в сыром виде и мы не хотели пить молоко. Мама варила его и получалось такое варево, напоминающее омлет, такое густое было первичное молоко.

Через два-три дня наконец можно было пить молоко. За два месяца, пока корову не доили до отела, я так соскучивалась по молоку, что не могла дождаться. Так уж я любила молоко, что не могла без него есть даже суп — заливала его молоком. Конечно, это было только с натуральным, а не с пастеризованным молоком от одной своей коровы. Такая же привычка была и у Миши. Привыкнув к натуральному молоку в летние месяцы у бабушки, не хотел пить городское молоко. Еле-еле привыкал к кефиру из молочных продуктов.

В войну, когда не было теплого хлева, в избу на несколько дней приносили и ягнят. Хорошо было, если теленок и ягнята рождались в разное время. Теленка привязывали на кухне. А кухню в деревне называли середа, так как по классической планировке избы кухня-середа разделяла избу на две половины — горницу и просто избу, где и проходила вся жизнь семьи. Горница предназначалась для праздничных и выходных дней, для приема гостей. Мы называли ее новой избой. Почему — не знаю. Видимо это связано с тем, что эту комнату выгородили позже, и там было сосредоточено все, что в какой-то мере украшало комнату: шкаф, стол, столик, кровать, крупные цветы, зеркало, рамки с фото, божница с иконами.

Летом мы в основном бегали босиком. И только когда мама нас брала на покос, то обували маленькие лапти. Обувь эта невероятно была легкой и удобной: не жарко, ноги не поранишь на стерне.

Только один раз я помню, пошла в лаптях в школу в весеннюю распутицу. Ноги сразу же промокли. По дороге, на Ростанях встретила маму. Она вернула меня домой и не отпустила в школу в лаптях. Она считала, что в школу в лаптях ходить стыдно и заставила меня одеть какую-то кожанную обувь, пусть большую, но кожанную. Зимой у нас всегда были валенки. В деревне было несколько мастеров, которые валяли катанки. И каждые два-три года они обновлялись, так как ноги у нас девочек росли.

Уже после войны, когда появились галоши, кроме катанок-валенок делали вторую пару — чесанки. Они отличались от катанок более тщательной обработкой и шерсти, и технологии катания. Стенки были тонкие, подгонялись под размер галош. Их носили по праздникам и в сырую погоду. После войны стало возможно иметь и хромовые сапоги. Их шил мастер-сапожник Иван Кустиков. Иметь такие сапожки было мечтой, хотя они были по форме, как мужские, только маленького размера. Где-то в конце сороковых, в начале пятидесятых появились баретки. Это обувь из ткани. Баретки были беленькие или синие, как нынешние кеды, только в форме туфелек. Мечта!

Отец пришел из армии после войны в шинели.

Помню, что мне из нее сшили пальто. Оно было теплое, длинное на вырост и тяжелое. С этим пальто связан один трагикомический случай. Я была большая книгочея. Постоянно часто бегала в сельскую библиотеку менять книги. Библиотека располагалась в одной комнате под сельсоветом, в том же доме, что и правление колхоза. И вот однажды зимой я взяла очередную книгу. Помню даже какую — «Железный поток» Серафимовича. Засунула ее под мышку, руки в карманы и и ду. Перед домом спохватилась, а книги нет! Меня обдало страхом — где потеряла, по дороге или в библиотеке. Пошла обратно, рыская по дороге — туда, сюда. Дошла до библиотеки, боюсь войти. Заглядываю в окно, надеясь увидеть. Ни-че-го! Так и не нашла. Долго не ходила в библиотеку, думала, что с меня потребуют замену или деньги. Ни того, ни другого не было. Дома, естественно, не сказала, что потеряла казенную книгу.

Во время войны свадеб в деревне не было. Жениться было некому, все взрослые парни были на фронте, вернулись немногие. Кто вернулись, вскоре стали играть свадьбы. К этому времени, то есть к 1946—48 годам подросли девочки, ставшие уже девушками. Это ровестницы Татьяны или чуть постарше. На нашей Перевышинской улице свадьбу после войны сыграли Крючков Иван, впоследствии Иван Павлович, наш многолетний, успешный председатель колхоза «Серп и Молот». Он женился на Нюре, нашейдальней родственнице. Ее мама, тетка Наталья одно время жила у нас, когда я еще качалась в зыбке. Это при ней лопнула пружина, на которой качалась люлька и я выпала из нее. Упала на лицо, сломала нос и ключицу. Так мой нос и ключица до сих пор живут с наростами. Меня даже врачам не показывали. Как вспоминала мама, тетка Наталья такую взбучку словесную дала отцу за плохо укрепленную пружину, говоря, что по его вине я могу остаться калекой. Пронесло!