Нина Узикова - Запоздалый дневник

Кто открыл чемоданы и взял сухари?

Свалили на меня. Я в недоумении ничего сказать не могла, такое горькое чувство несправедливости осталось у меня на душе, даже сейчас больно. Кто-то из ребят (Рая, Женька-брат) в любое время могли открыть чемоданы и угоститься лакомством, а свалили на соседку.

Еще один случай несправедливости из детства запомнился. Наверное, это было в четвертом классе. Был диктант по русскому. Учительница Фекла Федоровна. Старенькая уже. Проверила диктанты. У меня достаточно много было ошибок. Едва на тройку. А у Раи (мы с ней сидели за одной партой) — за диктант — 5! Я, конечно, всегда подглядывала у ней. Она писала хорошо. Ее ошибки — мои ошибки. Но мой текст проверили, а ее нет — сразу поставили 5! Мне опровергнуть, сказать, что у Раи те же ошибки, значит признать, что я подглядывала. Так и остался этот осадок в душе ребенка — взрослые несправедливости.

А чувство справедливости или несправедливости в моей жизни так и остались главными в отношении к людям. И могу сказать, что люди, работающие со мной, ценили это больше всего.

Я могу быть строгой и очень строгой, но справедливой. И я всегда заступалась за человека, если к нему относились несправедливо.

Вступление в комсомол, а затем в партию позволяло проявлять эти качества на собраниях и в реальной жизни. Вообще, высокие слова, записанные в уставе этих организаций, воспринимались мной серьезно, как руководство к действию.

Помню, когда в седьмом классе меня приняли в комсомол, то требование устава — быть примером — мною было воспринято, как своеобразный личный наказ. Учеба, дисциплина кардинально изменились. Я закончила школу с 4-мя четверками, остальные пятерки. Была всегда в активистах, в комитете комсомольской организации школы, секретарь комитета. С 1954 по 1964 год работала в РК ВЛКСМ, ОК ВЛКСМ. В партию меня приняли в 1956 году. Помню, как на покосе (в райкоме партии и комсомола были лошади, для них косили сено) мужчины при нас девчушках употребляли мат. Я им там говорила, что нехорошо, некрасиво. Не понимали.

И вот, очередное собрание в кабинете первого секретаря партии. Я встаю и говорю, что партийным работникам ругаться матом в присутствии женщин, тем более девушек, недостойно!

Конечно, это приняли к сведению и принас они уже не ругались. Хотя, в другой жизни, конечно, продолжали. Но с оглядкой. Кто-то может и вспоминал мои замечания.

Я всегда делала и делаю замечания за мат. В деревне, даже мужики это знали. Отец и все дедья и братья при мне, по крайней мере, не матерились.

Еще несколько деталей из времени войны.

Когда мама ездила за тятей в Уфу, то с нами оставалась бабушка. Всплывает такая картинка. Темно, бабушка топит русскую печь. Я на печи. И все время заглядываю из-за трубы, чтобы увидеть, когда же сварится картошка. А бабушке это не нравится. Она говорит: «Нинка, я тебя ухватом стукну, перестань за мной подсматривать!» Почему-то она думает, что я подсматриваю. А я просто есть хочу и тороплю, чтобы картошка быстрей сварилась.

Бабушка была добрейшим человеком. Из-за тяжелейшей крестьянской работы состарилась рано, сгорбилась. Когда она приходила к нам в гости из Бобино, то обязательно приносила какие-то гостинцы. Если это было лето, то по пути заходила в лес и собирала ягоды. Когда мы играли на бугоре и видели в конце улицы фигуру бабушки, то бежали к ней, крича: «Бабушка, бабушка!» Столько было радости, когда она была рядом.

Баня, покрытая плитами, была маленькой, топилась по-черному. В войну мыла не было. Кто-то умел варить мыло из волчьего сала. Пахло оно отвратительно и было черным-черно. Чаще всего обходились просто щелоком. В кипяток ведра всыпали золу от березовых дров, вода становилась мягкой, как бы мыльной. Тем и мыли волосы.

Из-за недоедания, отсутствия мыла, в волосах и одежде заводились вши. Одежду мама выжаривала в печи, а на головах искали этих вшей. Такова была жизнь. Уже где-то в 1947 году, когда отец и мама работали в детском санатории, на один месяц меня поместили в этот санаторий. Тетя Шура Булатова работала там медсестрой. Была какая-то мазь от вшей, она мне мазала голову, и с тех пор я не помню, чтобы вши появлялись у меня. Но и мыло появилось, еда тоже, и кончилась эта напасть.

В санатории я впервые спала на белой простыне. Помню, когда появились простыни в доме, они были из серого или другого цветного ситца. Стирка была ручной. Стиральная машина появилась где-то в конце 60-х, начале 70-х годов.

Десятый класс я окончила в 1953 году. В марте того года умер Сталин. Мы, комсомольцы стояли в почетном карауле около портрета Сталина, украшенном еловыми ветками. Портрет был большой и установлен в Райкоме КПСС. Переживали искренне, так как в пропаганде всегда было все хорошее, освещенное именем Сталина. И когда в 1954 году, где-то в конце, когда я уже работала секретарем комсомольской организации школы, было прочитано закрытое письмо о культе Сталина и о «делах» в период его правления, то был гром среди ясного неба, столь невероятно все было. У меня же было ощущение, что все это происходило не у нас, а где-то.