Анатолий Мосин - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2

Виновным себя признал полностью. Кроме того, изобличается следующими участниками организации правых […]». Эти фамилии мы уже знаем по протоколам допросов.

Вопрос был решен по сути «правообразной» фабрикацией обвинений. Оставалось соблюсти лишь некоторые формальности. 30 июня подготовительное заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда Союза ССР постановляет: «…передать суду Переля И. А. по ст. 58—7, 58—8, 58—11 УК РСФСР ( печально знаменитая статья — „государственная измена“. — В. О. ), дело назначить к слушанию в закрытом судебном заседании без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, с применением постановления ЦИК СССР от 1.ХII.34».

Не все удостаивались чести публичного сообщения о назначении судебных слушаний. Многим «хватало» для «свершения акта справедливости» и уровня печально известной «тройки», работавшей в закрытом режиме. Здесь же, в связи с привязкой к делу имени Кабакова (или, наоборот, Переля к имени бывшего ответственного партийного работника), нужен был общественный резонанс.

Сам же протокол судебного заседания в деле №3095 датирован 31 августа 1937 г., но думаю, что речь все же идет о 31 июля. Мы уже отмечали, что несуразностей в датах в данном деле немало. Например, приговор Военной коллегии Верховного суда СССР «к высшей мере уголовного наказания — расстрелу…» вообще датирован 31 июня (?!). И здесь же «пришпилена» будничная справка за номером 958602 от 31.07.37 : «приговор приведен в исполнение. Начальник 12 отделения 1 спецотдела НКВД СССР л-т госбезопасности Кривицкий».

Следующий подшитый документ. 20 января 1955 г. председатель Военной коллегии генерал-лейтенант юстиции А. Чепцов сообщает:

«Прошу дать указание соответствующему отделу ЗАГС о выдаче гражданке Перель Д. М. свидетельства о смерти ее мужа Переля Иделя Абрамовича… Сообщаю, что Перель И. А. […] 31 августа 37 г. был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР и, отбывая наказание, 29 августа 1938 года умер».

Читая все эти документы, невольно ловил себя на мысли, что все происходит словно в каком-то фантастическом рассказе об ирреальном времени. Где существуют двадцать пятый час в сутках и тридцать первое июня, а уже расстрелянный человек живет еще почти год и умирает своей смертью…

Тем временем…

Определение Верховного суда Союза ССР, датированное 1956 г.:

«Приговор Военной коллегии от 31 июля 1937 года в отношении Переля И. А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменить и дело прекратить за отсутствием состава преступления».

Многие сегодняшние публикации о тех годах заканчиваются подобными цитатами. Дескать, справедливость в отношении незаконно, по сути, беспричинно осужденного восстановлена. Но только ли ради этого возвращаемся мы к тому времени? Вспоминаем «забытые имена», фамилии людей, «о которых даже родственники чаще всего говорили иносказательно», как выразился писатель?

— Совершенно рядовое дело тех лет, — сказал мне специалист-правовед.

— Все бы ничего, да сколько можно евреев выставлять как самую потерпевшую нацию, — заметил, походя, знакомый.

— Зачем так подробно-то обо всем этом, — пожал плечами редактор при подготовке первого варианта очерка к печати в газете «На смену!»

Но, честно скажу, поработав с документами из тридцать седьмого, я понял тогда простую, очевидную истину. Из тех, что лежат на поверхности, но путь к ним у каждого из нас свой: система, при которой честные, искренние люди вольно или невольно, но все же становились организаторами или пособниками массовых убийств, была безразлична к тому, какой национальности, какого чина, звания, вероисповедания человек-обреченный. Человек разумный достиг тогда высшей точки дегенерации — стал человеком-обреченным. По-настоящему страшно не только то, что случилось в годы массовых репрессий, а что случившееся долго считалось, да и сейчас порой чаще кое-кем искренне считается не аномалией рода человеческого, а «перегибами», «недостатками», «искажениями», характерными лишь для тридцатых годов.

Касаясь же конкретной судьбы И. А. Переля, выход на которую дал «Архипелаг ГУЛАГ», я попытался проследить весь процесс работы отлаженного механизма нравственного, психологического, физического уничтожения не только самого человека, но и его окружения.

Первый признак истинной демократии — не только право говорить, но и знать. Прежде всего, знать историю своего государства не только по официальным версиям учебников. Демократия — это и право думать, самостоятельно делать выводы. В связи с этим верю, что все шире будут открываться перед нами двери спецхранов и спецархивов. И нас ждет немало фактов и потрясений, раскрывающих самую суть человека, поставленного перед выбором. Ведь неравнодушное человечество не только смеясь прощается со своим прошлым, но и плача.

Необходимое послесловие

Журналистская профессия иногда подбрасывает «сюрпризы», которых и ожидать не можешь. После публикации первого варианта этого очерка в газете я получил письмо от дочери одного из названных нами участников тех событий конца тридцатых годов с адресацией «В. Олешко лично в руки». Фамилия ее по отцу — Галеркина. Если вы помните, выше мы цитировали постановление судебной коллегии по уголовным делам Свердловского областного суда, датированное январем 1941 г. Оно свидетельствовало о том, что заместитель начальника спецсектора Свердловского областного отдела народного образования А. И. Войткевич вместе с Галеркиным и Дарахиным «создали такую обстановку, что буквально парализовали работу аппарата, создали атмосферу подозрительности и недоверия среди сотрудников облоно и незаслуженно оклеветали ряд работников, в результате чего многие были исключены из партии и уволены с работы».

Что это было? Очередная клевета или попытка хотя бы для видимости создать иллюзию торжества справедливости? Трудно сказать, репрессивная система работала четко, учитывая и то, что в политологии называется общественным мнением. Не исключено, что Войткевич и иже с ним стали жертвами собственного излишнего усердия по выполнению «социального заказа».

Но вернемся к письму. Я все же не стану называть сегодняшнюю фамилию и даже подлинное имя этой, конечно же, немолодой уже женщины. Назовем ее Риммой Иосифовной. Письмо даю в сокращении, но орфографию и авторский стиль сохраняю.

«Мой отец не был приспособленцем, и страх его по жизни не гонял. В 14 лет он был изгнан из дому своим отцом, выходит моим дедом, за то, что вступился за мать, когда тот ее истязал. Отец ушел в Революцию, в 17 лет был комиссаром в армии Тухачевского.

Из вашей статьи следует, что Войткевич был арестован после моего отца. Может, тут кто-то путает. Мама рассказывала о Войткевиче: герой гражданской войны, был на польской границе. За что первым (или в числе первых) получил орден Красного Знамени. У него одна нога после ранения не действовала, он не мог ходить без палки. Во время следствия у него отнимали палку, а самого его ставили в узкий шкаф, чтобы он часами стоял на одной ноге. Неужели это нужно было бы проделывать с тем, кто всегда готов и сказать, и подписать все, что угодно?