Анатолий Мосин - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2

Удивительна все-таки сила документов. Даже сегодня, через годы, они о многом говорят тебе при внимательном изучении. Только одна деталь — подпись подследственного под машинописным текстом протокола допроса. От привычно-витиеватой перелевской — с различным нажимом перьевой ручки — до той, что сделана в день последнего допроса: дрожащей или очень ослабшей рукой, раскрошившей карандаш, так и не доведя роспись до конца. Словно он тем самым уже подписывал себе, предчувствуя все, смертный приговор.

Наша жизнь кинематограф?..

Мне кажется, что многие явления нашей жизни на бумаге описать, выразить просто невозможно. В то же время в кинофильме для этого требуется всего-навсего несколько кадров. Велика сила зрительных представлений! А еще в киноискусстве есть такой прием, как контраст. Там, где в журналистике не обойтись без многословных объяснений, здесь можно просто «встык» смонтировать два сюжета, и все становится умному зрителю понятно.

А задумался я об этом, когда вчитался еще в один уникальный сегодня для нас документ из дела №3095. Будь кинорежиссером и снимай я об этом фильм, я бы после сцены ночного допроса в плохо освещенной комнатке следователя сразу пустил такие кадры: ярко-солнечное майское утро. В большом светлом зале сидит группа людей, лица которых никак не гармонируют с праздничной симфонией пробудившейся от сна природы…

«Протокол общего закрытого партийного собрания парторганизации облоно Сталинского района г. Свердловска от 26, 28 и 29 мая 1937 года. Слушали: сообщение секретаря парткома облоно т. Кировой о раскрытии контрреволюционной вредительской группы, возглавляемой Кабаковым, Кузнецовым (завотделом школ и науки обкома ВКП (б). — О. В.) и вредительской работе Переля».

Из выступлений коллег заведующего облоно:

«Сухов, первый заместитель:

— Как могло случиться, что я, работая с ним в течение пяти лет, не вскрыл вредительской работы его? […] Моя вина в том, что я был слеп […] Прошу партсобрание учесть, что я весь отдавался работе в облоно, и если мне предоставят возможность в дальнейшем работать, то я смогу смыть это тяжелое (так в протоколе. — В. О.) пятно […]

Катериночкин:

— Перель — подхалим, очковтиратель, предатель, враг […]

Мочалов:

— Сегодня нужно дать глубокий большевистский анализ вредительской деятельности врага народа […] и нашей работе […]»

Следствие по делу И. А. Переля еще только началось, но коллеги уже ни на йоту не сомневаются, кто есть их вчерашний товарищ. Все, как в песне, сублимировавшей позднее «советское» понимание смысла жизни: «Думай прежде о Родине, а потом о себе…». И всех других. А Родину, честь, совесть — все для них олицетворял Сталин, его доблестные наркомы и все, кто выполняли повседневно их приказы. Разве можно было сомневаться, если человек арестован? Арестован — значит, враг.

Из 18 присутствовавших работников облоно выступил каждый. Лейтмотив был один: почему я не распознал вовремя врага народа. В конце второго дня работы собрания слово взял инструктор обкома ВКП (б) некто Князев:

— Ни вчера, ни сегодня выступающие не дают возможность вскрыть корни вредительства Переля […]

А далее, будьте внимательны, прозвучат в его речи слова, которые и станут отправной точкой для дела о «преподавателях-поджигателях»:

— […] Указание Наркомпроса о противопожарных мероприятиях при проведении елок облоно было промариновано, а потому не случайны несчастные случаи в Березовском. Туринске и других районах, где сгорело до 6 человек (весьма странный статистический термин, напоминающий классическое — «полтора землекопа». — В. О.) и искалечено более двух десятков детей. Ответственность, кроме «стрелочника», никто из руководителей не понес […]

Ни до этого, ни после, судя по протоколам допросов и представленным документам, вопрос об умышленных поджогах школ во время проведения новогодних елок в деле И. А. Переля не поднимался. Невольно задумываешься: было личное «озарение» на этот счет у Князева или он получил инструкцию от органов, на чем сделать акцент? Думаю, все же работники НКВД ухватились за эту ниточку позднее, когда нужно было доказать, что заговор зрел в педагогической среде на низовом уровне. Снежок, пущенный умелой рукой с вершины горы, мгновенно обрастал, превращаясь в ком нужной величины.

Тот, кто рассказал Александру Исаевичу Солженицыну об этом процессе, состоявшемся позднее, видимо, дело Переля и дело о «поджигателях» совместил, не зная подробностей. Хотя, впрочем, кто мог тогда с уверенностью сказать, за что арестован тот или иной человек. Сами-то арестованные чаще всего узнавали об этом лишь от следователей. Многие интуитивно предполагали: чтобы сохранить жизнь, нужно сознаться.

К слову, «кино» это было не только черно-белым. Иногда очень даже цветным. Если правда, что шизофреникам снятся «богато-красочные», многоцветные сны и это один из признаков болезни, то на собрании выступило немало людей откровенно «больных». Настолько образны и изощренны были используемые ими ругательства, метафоры, сравнения. Один «лис, замаскировавшийся среди багрово-красных листьев, по которым мы каждый день ходили» чего стоит.

В круге втором

А собрание, после ЦУ (ценных указаний) инструктора обкома партии, пошло на второй круг. После обвинения в недостаточно полном «вскрытии корней» коллеги не останавливались уже ни перед чем. Грязь, копившаяся годами, а может и десятилетиями, лилась уже «ведрами» и «цистернами» не только на голову низвергнутого начальника, но и друг на друга… Поверьте, нет сил цитировать эти выступления. Не потому, что мерзко повторять, а потому, что… стыдно. Стыдно за поколение, которое меньше чем через пять лет выйдет на смертный бой с фашизмом. Победит. Найдет в себе силы осудить сталинизм, тоталитаризм как форму государственного устройства и… вернется на круги своя.

Господи, наши вожди всех уровней и мы вслед за ними в советское время любили говорить о традициях, передаваемых из поколения в поколение. Имелись в виду только синонимы: «славные», «добрые», «революционные» (в смысле отторгающие косность). Но не заставляют ли сегодня подобные открывшиеся факты всерьез поговорить и о том, что есть, наверное, традиции, черты характера, привычки, которые мы непроизвольно могли унаследовать от старшего поколения и от которых необходимо с болью, усилием воли — избавляться. Нас, мальчишек и девчонок шестидесятых, семидесятых, начала восьмидесятых, долго учили без раздумий принимать догмы и идеологические штампы, овеянные великими для нас именами. И, в то же время, отбрасывать не укладывающиеся в заранее заготовленные схемы исторические события или литературные произведения.