Анатолий Мосин - Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2

Человек свыкается со всем. Вспоминаю, как потрясали всех нас первые в конце восьмидесятых годов, именовавшихся официальной пропагандой «эпохой гласности и перестройки», откровения публицистов. Миллионные тиражи популярных газет и журналов были свидетельством не просто интереса к содержанию средств массовой информации, а характеризовали каждого из нас как неравнодушного к истории Отечества гражданина.

Буквально в каждом номере в то время были представлены насыщенные фактами публикации о незаконно репрессированных: знаменитых ученых, военачальниках, политиках, литераторах… Но вот парадокс. Сужу по себе: чем больше становилось известно подобных фактов, подробностей ведения следствия, тем как бы дальше отделялись от тебя эти события. Порой казалось, что случилось и могло случиться все это не в наше цивилизованное время, не в эпоху «развитого», хоть и сталинского, социализма, а по хронологии — примерно в те же ирреальные для сегодняшнего понимания годы, когда, к примеру, метила кровью свои следы инквизиция. А возвращала на землю тебя какая-нибудь деталь или примета времени, по которой ну никак не ошибешься, «какое на дворе столетье».

К примеру, один из героев готовившейся газетной публикации на банальный, в общем-то, мой вопрос, предусматривавший и не менее стандартный ответ: «Что побудило написать заявление с просьбой снять бронь и уйти на войну?», — рассказал о ситуации, в которую попал он в сорок втором.

— Вызвали «куда надо». Сказали, следи за своим начальником. Будешь докладывать через день: где тот был, с кем встречался, о чем говорил. Понял, теперь я на «крючке». Ошибок у них не бывает. В заявлении в военкомат постарался обойтись без громких слов…

История заставляет тебя выйти из привычноравнодушия в двух случаях: когда повествуется о великом и… совершенно рядовом. О том, что могло случиться буквально вчера с тобой, твоим другом, знакомым. Но история — потому она и история, что ты все же сознаешь: это в прошлом. И в силах общества, ставшего мудрее, за эти годы, не допустить рецидива.

Арест

Перель был арестован 24 мая 1937 г. Все было сделано в «лучших» традициях тех лет. Накануне заведующий Свердловским областным отделом народного образования провел совещание, согласовал в редакции «Уральского рабочего» поправки в тексте своей статьи, подготовил конспект завтрашнего выступления, но… Уже через несколько часов бесстрастной рукой старшего лейтенанта госбезопасности Подузова на листе было выведено: «Протокол личного обыска»… И перечислен тот же конспект, билет №62 на имя члена обкома ВКП (б), 304 рубля денег, 15 лотерейных билетов Осоавиахима… То ли в спешке, то ли от невнимательности его называют в разных «первичных» документах по-разному: то Иделем Авраамовичем, то Абрамовичем. Но, тем не менее, «машина НКВД» уже начала набирать обороты. И кто-кто, а член обкома ВКП (б) знал, что означало предъявленное обвинение в принадлежности «к вскрытой контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации на Урале». В этой ситуации даже сам факт хранения дома пистолета наган и браунинга с патронами получал совсем новое толкование.

Вообще удивительное чувство испытываешь сегодня, когда, благодаря педантичности архивистов НКВД тридцатых годов, имеешь возможность следить по документам за тем, как сжималось кольцо вокруг избранной жертвы. Ведь и дело №3095 открывается отнюдь не постановлением об избрании меры пресечения или протоколом личного обыска.

Из показаний арестованного Я. Р. Ельковича от 2 ноября 1936 г.:

«Как мне рассказывал незадолго до своего ареста в 1933 году один из правых участников нашей группы Б. Нестеров, он и близко связанный с ним правый В. Степанов очень часто бывали у Чудновского С. Г. (председатель Ленинградского облсуда, обвиненный в контрреволюционном заговоре в марте 1937 г. — В. О.), в квартире которого систематически происходили сборища правых, носившие контрреволюционный характер. Со слов Н. Медникова и В. Степанова я знаю, что в этих сборищах участвовали в разное время следующие лица: Перель И. А. — бывший бундовец, зав. облоно и член президиума облисполкома […]».

Обращаю внимание на дату показаний — ноябрь 1936 г. и на дату ареста Нестерова — 1933 г. Показания, на которые, словно бы на «крючок», уже были «пойманы» многие из заметных в политической жизни людей, ждали своего часа. Таковым стало развенчивание контрреволюционного заговора на Урале, который якобы возглавлял первый секретарь обкома И. Д. Кабаков. Перель и иже с ним были лишь теми ниточками, без которых клубок не станет по-настоящему большим и заметным. Но интересна и сама механика этого процесса «накручивания».

Итак, нужно было еще одно показание. И тогда на допросе от 20 апреля 1937 г. уже П. Т. Зубарев дает показания, почти дословно повторяющие то, что сообщил Елькович. Правда, объяснение тому факту, что происходившие на квартире Чудновского «сборища», «носившие характер консолидации сил правых кадров на Урале» , выносились именно в Ленинград, в документах НКВД нет. Это, видимо, и так было очевидно: для конспирации, и приглашались ведь лишь руководители. Следовательно, Перель в заговоре был одним из главных… Правда, формальная привязка у него к Чудновскому была: когда-то вместе работали.

Тем не менее, следом за этими двумя показаниями следуют все другие документы, прежде всего постановление об аресте: «На основании вышеизложенного […]». А на основании чего, собственно говоря?.. На основании двух показаний, где главный довод: «Как мне рассказывал…» Но давайте не будем удивляться подобной логике. Впереди ждут факты еще более удивительные.

Следствие

Одна существенная деталь. В протоколе личного обыска зафиксировано: « […] заявление на имя т. Андреева на семи листах». Секретаря ЦК ВКП (б) А. А. Андреева, выходца из рабочих, бывшего и председателем ВКП (б), и наркомом РКИ СССР, то есть «институтов», призванных выполнять контрольные функции, называли «совестью партии». Сталинская пропаганда всячески поддерживала этот миф. Это сегодня факты свидетельствуют о его полной зависимости от «сатаны, правившего кровавый бал», а тогда, когда старые большевики, участники революции и Гражданской войны аресты воспринимали лишь как недоразумение, авторитет Андреева был непререкаем. К сожалению, самого письма в деле не оказалось.

Вот досада: даже квитанция на сдачу белья приколота, а столь важного документа не оказалось. Может, случилось это потому, что аргументы, изложенные в нем, слишком уж убедительно опровергали шаткие мостки, наведенные потом следователями между фактиками?

Но можно предположить, о чем там сообщал человек, все же интуитивно чувствовавший, как сжимается вокруг него кольцо подозрения. Подобные письма на имя Андреева, Калинина, Молотова, самого Сталина (правда, не всегда отправлявшиеся) можно обнаружить во многих делах, приводят их нередко сегодня и в воспоминаниях. Нечто подобное: «Дорогой Андрей Андреевич! Я, Перель Идель Абрамович, член ВКП (б) с 1920 года, верный продолжатель… Все силы… Оправдаю всей жизнью доверие партии и Ваше лично…»