Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Еду на мясокомбинат в Славгород. В кузове поросята разнокалиберные, в основном килограммов по семьдесят, высоконогие, с длинными (небось, уже годовалые) мордами. Чем ближе к Славгороду, тем жестче засуха. За Знаменской ровное, как в Табунах, поле, редкая низкая пшеница. Тяжелые тучи на горизонте. Вскоре и все небо становится темным. Неужели дождик?!

В лобовое стекло вдруг жахнуло песком. Стемнело, будто сумерки. «Пыльная буря», — определил шофер и остановил машину. Внезапно началась, но и быстро умчалась. Машина вся в песке, в пылюке. Даже в кабине, в закрытой, пыли полно. В Славгород к мясокомбинату приезжаем в обеденный перерыв. Нахожу приемщика, чтобы договориться о днях и прошу, чтобы одну машину сейчас приняли, привезла. Не возражает, сдавайте, но в порядке очереди. Шофер мой уже встал, вернее, узнал, за кем, и уже по-свойски присел в карты играть. Порядок здесь, оказывается, железный — живая очередь. Запись — это для начальства, а они, шоферы — люди. Сунешься без очереди — «получишь — не встанешь». «Сколько ж нам дожидаться?» — «Раньше, чем к вечеру завтрашнего дня, и не думайте». — «Но ведь животные не поены, не кормлены…» — «Ведерко есть? Носите, носите, вон колонка!» Сначала мы их веничком побрызгали, чтобы не угорели. Потом стали поить. Нашлось и корыто. Первую порцию воды опрокинули хрюши, так что с кузова закапало вонючим. Потом стали пить, как насосы. Таскали и таскали им воду. Наконец улеглись. Теперь не подохнут. Я подумала, что уж если быть здесь до завтра, то можно и не одну машину сдать. Побежала на почту звонить Гниломедову, пусть этот Адарченко пригонит с утра машины четыре.

Ночевали в Доме колхозника, я в отдельной комнатке наверху, а шофер в общей на первом этаже. Коечка с железной сеткой, лежишь, как в гамаке. Наутро аж все ломило после такой кровати, и голова болела. Однако день все равно радостный, потому что из совхоза прибыло еще полных три машины с поросятами. Я все четыре сдала. На ферме остались только свиноматки и малые поросята. Но еще полно крупного рогатого. Еще ездить и ездить в этот Славгород.

Отправили в пионерлагерь свою доченьку. Детей везли двумя автобусами от конторы совхоза «Им. Анатолия». Лагерь находится на территории совхоза вблизи старинного села Утянка, в живописном месте на реке Бурле. Песочек, сосны, чистая вода в реке, где водятся рыба и раки. Кормят в этом лагере хорошо: свежайшие молочные продукты со своего же совхозного молочного завода в Утянке.

А вечером Саша Кеммер принес почитать малюсенькую книжечку, всю залистанную, несмотря на то что совсем недавно вышла: А. Солженицын — «Один день Ивана Денисовича». Тоже про лагерь, но совсем не пионерский… Лагерь энкавэдэшный, где в суровых северных краях вдали от цивилизации люди, наделенные властью, мучают других людей, безвинных, которых объявили врагами народа… Герой повести — простой русский мужик, работящий и покладистый, который вообще не понял, за что его упекли, привыкший, однако, терпеть, безропотно переносит все тяготы лагерной жизни, не вступая в пререкания с лагерным начальством. Он терпит, как и весь наш русский народ. А протестовать бесполезно. Кавторанг, тоже из этой книги персонаж, прошел фронт и страшные немецкие лагеря. Выжил, сохранив душевную чистоту и стойкость. Но в отечественном лагере для врагов народа шанса выжить у него практически нет…

Книга опрокинула все наши с Ивой взгляды. Стало даже стыдно за себя, за свое восхищенное отношение к строительству коммунизма. Да возможен ли он вообще, этот коммунизм? И верно ли мы к нему топаем, губя тысячи и миллионы невинных людей?! А заодно и страну нашу. И сделалось очень муторно на душе, когда мы поняли, что к этой сладкой мечте человечества мы не придем еще долго-долго… И придем ли вообще?

А на работе снова авралим. На этот раз коров отправляем не в Горный Алтай, а в Новосибирскую область. Все же самых лучших мы пока оставляем. Держим их на лесных пастбищах. На зиму заготавливаем камыш и веточный корм. И среди всего этого аврала и мутоты душевной вдруг очень радостная весть: к нам Бабочка приезжает со Славиком!

Выпросила у Гниломедова его уазик с шофером. Встретила их в Коротояке. Они к нам на все лето!

Бабушка Мария Петровна Филипович

На целине. В центре — жена начальника Хабарского управления Елисеева с сыном (слева) и Леночкой Птак (справа). Во втором ряду (слева направо): брат Эльвиры Ярослав Кулаков, Эльвира и техник племстанции Лариса с племянником. Хабары, 1963 г.

Бабочке у нас очень понравилось. Говорит, что для нее такая сухая погода — санаторий. Сразу же нашла себе работу: что-то зашить, заштопать, приготовить. А Славик увязался со мной на работу, потому что играть ему не с кем: за пионерами в лагерь, где Лена отдыхает, поедут только через пять дней.

Сижу в лаборатории племстанции, заполняю журнал (Фаина в отпуске). Вдруг появляется в дверях шофер. Знакомое лицо: вез нас из Табунов сюда. А за ним, из-под его руки — родная, радостно смеющаяся рожица. «Ленусь! Ты же в лагере! Еще четыре дня осталось!» Она молча опустила головку с густыми темно-каштановыми волосами. «Вши у нее, — сказал шофер, — попросили меня отвезти помыться!». И верно, все волосы в гнидах и, наверное, полно живых. А на руках и ногах цыпки. Оказалось, она бежала из лагеря, и не одна, а с подружкой, внучкой главбуха. Шофер их подобрал на дороге. Та девочка уже дома, и уже в лагерь позвонили, чтобы не искали… Ура! Как здорово! Мчимся домой. Лена сразу же «клещом» Бабовичке на шею, Славке тычка в бок. И завертелось: голову — в керосин, руки, ноги — в мыльную воду, а потом питательным кремом. Всем этим Бабушка командует. Частым гребешком чешет уже промытую правнучкину голову и не перестает удивляться: «Сколько же их! На такой красивой головке!»

Сегодня на планерке у Гниломедова был председатель райисполкома Ишутин. Говорили о предстоящей очень трудной зимовке. Ишутин за то, чтобы как можно больше скота оставить в своем же районе на передержку, т. е. попросту раздать коров, телок, свиноматок в личные хозяйства.

— Так ведь было постановление, запрещающее держать скот в личном пользовании… Говорят, что на совещании секретарей парткомов и начальников производственных управлений России Хрущев вопил о недопустимости содержания собственных коров.

— А мы их и не будем считать собственными. Они же совхозные! На передержке у людей. Совхозные коровы! Ну, а молочко — тех, кто кормить будет. Теленочек тоже. То есть теленочек тоже наш, совхозный, но совхоз деньги сперва за него заплатит хозяину.

— А статотчетность? А…

— А до Москвы далеко! — сказал вдруг повеселевший Ишутин, — казахи, вон, говорят: цека цекой, а голова — свой.