Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

После посадки пошли всей компанией на речку. Пили, пели. Делала вид, что мне весело.

Решила серьезно готовиться в аспирантуру. Говорят, легче поступить, если сдать хоть один кандидатский. Решаю начать с философии: если сдать ее, то можно вступительный по истории партии не сдавать. Приобрела учебник по философии, тетрадь для конспектов, ручку… В ноябре-декабре Барнаульский политехнический институт экзамены принимает кандидатские по философии. Иво тоже готовится. Собственно, именно его считаю я годным к научной работе. На кафедре кормления когда-то часами корпел он с анализами, «переваривал» in vitro солому. А мне ужасно скучным это казалось. Мне нравилось непосредственно с животными работать.

И вот уже лето началось, месяца три со времени нашего приезда прошло — вызвали нас в районную милицию к самому начальнику. Срочно! Сидит он один в большом кабинете за огромным столом. Лицо щекастое, лоб — до самой макушки, да еще подбородок двойной. Глазки маленькие, а взглядом так аж прокалывают. «Вы чехи?» — «Мы чехи». И вдруг он ка-ак вызверится: «Кто вам разрешил сюда приехать? Как вы смели?!» — «А мы не сами, нас переводом». — «Что-о? Я покажу вам „переводы“. Я вас переведу! Вы — иностранцы. На ваш перевод сюда разрешение должно быть от краевого ОВИРа! Марш обратно в Табуны!! Немедленно!» Тут меня проняло. Это ж в какое время мы живем, думаю.

«Но я же советская гражданка. Вот паспорт, — начальник (он что ли на самом деле меня чешкой считал?) озадаченно смотрел на мой паспорт, а я продолжала: В Табуны мы не поедем. А если…, так в Барнаул, в ОВИР и в аспирантуру». Начальник сразу осел, закакал: «Как это, как это? Можете в ОВИР не ездить. Я уже донесение послал, чтобы вам разрешили. Ваш начальник, Елисеев, просил за вас, да еще и директор совхоза Гниломедов поручился. Словом, оставайтесь. Но запомните: надумаете переезжать — сначала ко мне! Сообщите заранее».

Интересно, что ни Елисеев, ни Гниломедов нам даже намеком ничего не сказали. Впрочем, и мы об этом вызове никому не похвалились. Зато решили серьезно готовиться к экзаменам по философии.

С кормами для быков — труба. Главное, сено почти закончилось. А до нового — еще далеко. Сама облазила в совхозе все укромные местечки, где бы могло еще быть сено. Нету. Что делать?!

И тут в лабораторию заходит Фаинин муж, главный агроном совхоза Калинин Владимир. Фая радостно к нему кинулась: «Володя!» — а он как-то сухо с нею обошелся, мол, надо сдерживать эмоции, и сказал, что идет по делу к директору племстанции, т. е. ко мне. Статный, сухощавый, с прямым тонким носом, тонкими губами, с бледным лицом и стрижеными усиками, он казался мне похожим на белогвардейского офицера (из кино), держался очень прямо и даже высокомерно. Мне такие не особо нравятся. Но сегодня он с приятной вестью: сено отыскал для нас!

«У змеев зеленоглазых есть! Ни директору, ни мне от них не отломится. Всё так запрятано: вся деревня — родня, староверы. Но управляющий хороший, любит женщин интересных, — и на меня глянул. — Поговорите с ним, попросите… Может быть, вам и даст».

Утром запрягаю самую резвую рыжую с белой проточиной кобылу Диану. Еду к «змеям зеленоглазым». Так здесь любя прозывают жителей Коротоякского отделения совхоза «Им. Анатолия». Деревня их находится километров за семь от железнодорожной станции Коротояк, а земли — луга пойменные по Бурле, да опушки лесные, да леса. До станции Коротояк от Хабаров почти пятьдесят километров. Поэтому выехала рано. Дорога почти сплошь вдоль березовых колков, светлая, приятная, а когда через поле — то засуха чувствовалась. Пшеница вся «горела», еще в колос не выйдя. А у «зеленоглазых» все зеленеет. Даже и пшеница. Деревню со всех сторон зеленые березовые колки обступили. Избы ладные, бревенчатые, с крылечками, с деревянными кружевами вокруг окон. И много детей. Бегут ко мне: «Здравствуй, тетя! — кричат и уже в коляску налезли. — Покатай!» Покатили до их конторы. Там управляющего застала. Тоже, как и все здесь, круглолицый, серые с зеленцою глаза, ровные белые зубы. Удивился, что я так рано. Из Хабаров к ним лишь к обеду успевают приехать, а нынче утро еще. Велит лошадь мою рассупонить, овса дать. Мне чаю предлагает. «Или, может, водочки?» — «Ни чаю, ни водочки… А вот сенца бы!» — и улыбаюсь ему на его улыбку в ответ. Враз посерьезнел. «Тоже и Вы просить?! Все просят у нас! Как будто у нас припасено…» — «А разве нет? У таких-то хозяев! Ох, и красиво же у вас!» — «А вы откуда?» — «Из Хабаров. Директор племстанции», — и скорее рассказываю о наших великолепных племенных быках, от которых семя и коротоякским коровам идет.

«Да уж мы за это семя ваше столько сена отдали совхозу, что на три племстанции хватило бы. Они, Гниломедов этот, его телятам скормили. Сами-то для телят не напасли». — «Я никому не отдам, только для быков», — говорю и смотрю прямо в глаза его «змеиные». — «Да нет у нас ничего». — «По глазам вижу: есть!» — «Что-то я вас раньше в Хабарах не встречал. Откуда приехали?» — «Из Табунов. А в Табуны из Чехии». — «Да-а-а?» — Он так чистосердечно удивился, даже заулыбался. — «Муж у меня чех». Смотрит на меня своими теперь уж вовсе зелеными глазами и вдруг запевает: «На на-ас напали злые чехи- и…» — «Чего-о?»

А он петь продолжает. С улыбкой поет, а песня-то жуткая: злые чехи убили отца, мать, село родное спалили.

«Да быть такого не может. Чехи никогда не были жестокими, фашистами», — я, волнуясь и даже забыв, зачем приехала, стала о чехах рассказывать, о том, что меня у них сразу поразило: даже мальчишки там не дерутся. Уж более миролюбивых людей, наверное, и нет.

«Ладно, ишь, рассамоварилась. Я тоже чехам симпатизирую. Наших в Праге во встречали как! Тут в Сибири, рассказывали, по ним бабы сохли. В гражданскую дело было. После, как ушли, чешата сероглазые рождались… Но кто-то, видать, из них напаскудил, песня-то народная…» И чуть помолчав, сказал: «Однако ж сена для быков я тебе дам!»

Пообещал завтра же прислать целую машину. Но чтобы досталось только быкам.

Машина от «зеленоглазых змеев» пришла на следующий день, уже почти в обеденный перерыв. Рядом с шофером сам управляющий Василь Петрович. Он, пока наши бычатники перекладывали сено, посмотрел наших быков. Потом обрадованные девчата (на обед не пошли даже) охотно показали ему живчиков от разных быков. «Ну, скорость! Как звери!» — удивлялся. Я, чтобы его как-то развлечь, рассказала, что знала, из истории искусственного осеменения: «Когда в первый раз увидели их (живчиков), они — а это были изобретатель микроскопа Антони ван Левенгук и студент-медик, принесший голландскому натуралисту пробирку с человеческой спермой, — воскликнули: „Какое огромное количество зверьков!“ Это было в середине семнадцатого века…» Василь Петрович слушал, смотрел в глаза, улыбался. Фаина с Ларисой хлопотали с чаем. Наконец явились бычатники. Разгрузили. Василь Петрович подал руку: «Теперь когда встретимся?» — и в глаза глядит. А я дурочкой невинной прикинулась, будто не понимаю его кобелиного взгляда. «Теперь, наверное, надолго хватит. Будем экономить», — говорю серьезно, а сама чувствую: вот-вот меня смехом взорвет. Давлю его в себе. Управляющий, видно, понял. Пожал руку, усмехнулся братски и пошел к своей машине. Мы все ему вслед проорали: «Спа-си-и-бо!»