Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

Все с его предложением согласились.

«Неужели ты и сегодня уедешь со скотом?! — вопрошает Бабушка. — У тебя ведь день рождения, 29 лет!» Бабушка печет любимый пирог с повидлом, но есть я буду его только поздно вечером. А с утра еду на мясокомбинат, сегодня наш день сдавать коров. Отощалые, ребра торчат. Чтобы не ревели в коровниках, пускаем их на волю. Гоняем на луга к Бурле. Они там всю травку приели, аж к самой земле. Кустики стали объедать, будто козы. Уж скорее бы сдать всех бракованных. Тем, что останутся, заготавливаем корма в Горном Алтае. Целая бригада выехала туда косить травы. Чем ближе к Славгороду, тем круче засуха. По пшеничным полям (пшеница лишь кое-где, отдельными растениями, так что поле напоминает лысую голову с отдельными волосинами) бродят одинокие исхудалые коровы. «Шкелеты» — называет их шофер. Должно быть это коровы частников, потому что совхозных в пшеничные поля не выпускают. Они ревмя ревут над пустыми кормушками в коровниках. Там, за Славгородом, в перепаханных полях бывших степей Кулундинских — сущая беда. Земля, где пшеницу сеяли да где кукурузу выращивали, в пыль превратилась от сухих ветродуев. Она, раскаленная солнцем и ничем не удерживаемая, поднимается черными тучами, а потом обрушивается на землю пыльными дождями и вихрями. А росли бы травы многолетние, держали б они почву, не дали бы ей тучей над землею подняться! Об этом уже многие говорят…

Сдала все шесть машин. Обратно ехала с дядей Митей, из всех он — самый старший и веселый. Всю дорогу смешные жизненные случаи рассказывал.

Впрочем, сами по себе эти случаи вовсе и не радостные, скорее наоборот. Например, телок единственные «путные» брюки изжевал, а надо было в гости идти… Сынок Вася, пять лет отроду, решил гитару папину превратить в салазки-ледянку… Настя, жена, принесла из погреба миску огурчиков, один к одному, хрустящие, вкусные, все почти под водочку схрумкали, а потом вдруг, уже со дна миски, попался гостю какой-то не такой огурец. Мягкий какой-то. Стал жевать, весь почти съел-проглотил, только корешочек у огурца чересчур длинный. Глядь, а это — хвост мышиный…

«Темно, жили-то без электричества, вот и детей столько. Аж восемь человек!» Как он обо всем этом рассказывал — не передать. Хохотала всю дорогу…

Вечером справляли день рождения. Очень вкусный пирог получился у Бабушки. А Иво принес рыбки с ближнего озера. И сварили чудесную уху.

Начало августа, а мы копаем картошку, потому что кусты все не только завяли, но уже и совершенно высохли на солнце. Клубеньки как горох. Все равно копаем, будем в мундирах варить. Всего получилось чуть больше половины мешка, а сажали целый. И так у всех.

А небо на горизонте — темно-бурое, словно перед грозой, но мы уже и не надеемся на дождик. Такое каждый день. Сначала нахмурится, темно станет, потом ветрище засвистит, закрутит столбом пыляку, кинет ее куда попало и все постепенно снова прояснится… Однажды даже молния с громом были. Дождем пахло. И действительно, несколько тяжелых капель упало мне на ладонь. Но даже пыль не прибило…

В магазинах совершенно исчезли мука, макароны, рожки. Есть только горох. Решили хоть его запасти на зиму: купили целых двадцать килограммов. Для этого несколько раз бегали в магазин, потому что давали по два кило в руки. Чтобы больше «рук» было, пошла с ребятами: Лена, Славик и две подружки Ленины. А муки, говорят, нету и в Барнауле. Зато навалом везде мяса: говядина, свинина, баранина… Все не в меру костистое. Зато много и можно купить.

И вот уже конец лета, и Бабочка моя со Славиком собираются уезжать. Время быстро прошло. Даже не наговорились. С Бабушкой у нас так уютно было! Лена со Славиком хорошо играли, много бегали. Славик загорел и немного, кажется, осунулся.

Снова машину заказала, повезу их на станцию в Коротояк, хотя опять надо было ехать на мясокомбинат…

Уборочную в этом году быстро завершили, и можно было приступать к повышению идеологического уровня трудящихся. Лектор из крайкома собрал всех специалистов управления. Сидели в конференц-зале. Сначала о международном положении рассказал. Оно напряженное. В Китае нас критикуют за подписание договора о запрещении ядерного оружия. Мао, их царь и Бог, говорит, что ради победы коммунизма мир может пожертвовать несколькими десятками миллионов. Но если даже и треть погибнет — не беда. Зато кто живой останется, будет жить при коммунизме. Европа, конечно, от высказываний таких на дыбы. В Чехословакии, например, всего-то около десяти миллионов…

Потом говорил об идеологической работе. Где она ведется, там нет пережитков прошлого — личных хозяйств, этих гирь на наших ногах. Самое главное в идеологическом воспитании — показать роль передовиков. Народу нужны маяки. А потом перекинулся на науку — доказывал, что условия жизни являются ведущими в развитии органического мира. «Сейчас, когда заокеанские акулы нам угрожают войной, снова поднялись темные силы, сторонники мракобесия, которых еще в сорок восьмом году заклеймили. Эти мракобесы — формальные генетики. Оказывается, не всех тогда их вывели. В журнале „Нева“ статья появилась хвалебная в их адрес. Президент ВАСХНИЛ Ольшанский уже выступил с разоблачением (статья в „Сельской жизни“ от 16 августа). Мы все должны дать отпор этим генетикам», — призвал нас всех крайкомовский лектор. Потом он, сделав паузу, отпил водички из приготовленного стакана и, победно оглядев зал, спросил, нет ли вопросов.

Все молчали. Тогда поднялся агроном Калинин и сказал, что от имени всех совхозных специалистов благодарит лектора и что, к сожалению, не пришлось ему видеть живого генетика, хоть одного. Их нет у нас в Алтайском крае, перевели всех. Жаль, он бы задал ему перцу. Все заулыбались, захлопали Калинину. Лектор тоже. До него не дошло, о чем говорил наш агроном, которого, кстати сказать, не раз шпыняли за многолетние травы. Теперь, после пыльных бурь, авось да поймут, где правда. Впрочем, надо знать Калинина, чтобы понять его шуточки.

Лену учительница очень хвалила, даже называла сказочницей. И почти по всем предметам ставила ей отлично, как, впрочем, и многим другим ее одноклассникам…

В школе, однако, ждал нас неприятный сюрприз: детей и пришедших с ними родителей ожидала другая учительница: средних лет, с бледным педагогическим лицом, с укоризненным взглядом больших серых глаз. Она зябко куталась в большой цветастый платок и, отчетливо выговаривая слова, сетовала на доставшийся ей класс «испорченных» детей от «неумелой и недозрелой» учительницы. «Вы только представьте себе, в журнале одни „хорошо“ и „отлично“, а дети даже вести себя не умеют: бегают, прыгают, кричат. А еще и дерзят некоторые. Ну ничего, у меня они эти пятерки просто так не получат: работать заставлю!» Детки, они уже сидели за партами, открыли рты, молча стояли, как пришибленные, родители и только сидевшая рядом с учительницей пожилая завуч согласно кивала головой с аккуратным строгим кренделем седеющих волос на затылке. А потом она виноватым голосом стала «признаваться», что это и ее упущение: доверяла молодой кадре, которая очень хорошо, что уехала из Хабаров, и теперь избалованные ею дети в хороших руках.