Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

А уже во дворе февраль, и все вокруг дома снегом завалило. Чтобы пройти в будку по большой нужде, высокие, до колен валенки или сапоги требуются, да еще и лопата деревянная, будку откопать… Вчера такой буранище просвистел! В снежных вихрях потерялся мальчик из Утянки, Саша Ефимов, ученик пятого класса. После школы он вышел на лыжах покататься. Когда из дому выходил, тихо шел снег, но еще не метелило… Нашли на другое утро! Как всегда, прочесывали «на парок» занесенную снегом дорогу и поле вокруг. Мальчик спал в сугробе под снегом. Торчал из-под снега кончик лыжи и чуть заметный парок поднимался рядом. Откопали, завернули в тулупы, доставили в больницу в Хабары. По местному радио в обед передали, что Саша удовлетворительно себя чувствует, ничего не отморозил… Всем селом радовались и на радостях «как полагается» водку пили…

А в Москве снова Пленум открылся по сельскому хозяйству. Снова говорили о «большой химии»: удобрения, гидропон, заменители белка в рационах скота…

Результатов конкурса, объявленного «Алтайской правдой», все еще нет. Да мне, кажется, и надеяться не стоит. Иво раскритиковал мой рассказ: не по теме написан. В условиях конкурса просили писать о «большой химии» и людях Алтая, а у меня получилось про любовь, да еще и не совсем счастливую: парень, с которым была любовь у приехавшей в село девушки-зоотехника, уехал в свой город. Звал и девушку с собой, но она, верная комсомольскому долгу, осталась… А о химии лишь вскользь. Иво прав. Надо было написать что-то полезное, научно-популярное, ведь сейчас в каждой газете пишут о том, что народу необходимы прежде всего знания.

Все бегут в магазин: «выбросили» лапшу, рожки и вермишель. Бери сколько хочешь! Говорят, и мука будет! Фаина Калинина через супруга своего узнала, что про запас можно и не делать: поступает зерно из Америки…

А в доме у нас гульба идет. «Ой, моро-оз, моро-оз, не морозь меня! Не морозь меня-а-а-а…» — несется в тугом от мороза, аж дух перехватывает, воздухе под огромным ясно-звездным небом. Наша компания — Змановская с подругой, Кузьмич и Греков (управленческий экономист) с женами, Кеммеры и мы — собралась как всегда наверху. Иво, недовольный мною, шипит: плохо помогаю девчатам готовить стол. Я стараюсь, но у меня все медленно выходит. А шустрая Змановская выхватывает из рук моих овощи и эдак ножичком их: чик-чик-чик… Мгновение, и порезала. Иво, смотрю, любовно глядит на ее руки. А меня от этого его взгляда и вовсе сковывает, недотепой себя чувствую. Потом пила через силу, чтобы не подумали, что кочевряжусь. Пела со всеми. Но и тут Иво заметил мне, что только мешаю петь людям. Мне обидно стало, и я ушла к себе. Доченька мне была очень рада. Мы залезли под одеяло, и я ей сказки рассказывала…

В школе у нее плохо с поведением. Учительница меня вызывает в школу раза по два в неделю. Грозится оставить на второй год. Когда я прихожу, сижу на уроке — все нормально. А без меня… Леночка моя во время урока такие рожи строит! Учительница лицом к доске, а она… Сидит-то за первой партой! Поворачивается состроенной рожей к ребятам. Те хохочут. А учительница из себя выходит.

«Хотите, чтобы я вашу дочь учила, приходите и садитесь за парту с нею. Место свободно, никого к ней посадить не могу», — вопиет ко мне заслуженная педагогиня. — «Да тут хочу — не хочу, а другой-то нету», — отвечаю молча. Терплю ее вопеж. А дома наставляю своего ребенка.

Еду в Новосибирский сельскохозяйственный институт поступать в заочную аспирантуру. Иво так и не подготовил реферат, поэтому одна еду. Впрочем, он и не хочет в Новосибирск, если уж, то в Тимирязевку, к Попову. Но в последнее время вижу: и туда не стремится. У него как весна, так заунывное настроение, т. е. депрессия. «Не приставай», — любимая отговорка. Веселый только в гостях, а дома печальный, даже угрюмый. А у меня план: поступить в заочную на «Кормление сельскохозяйственных животных», сдать при этом второй кандидатский и уж потом переводиться в Тимирязевку «к мужу». Я уверена, что Иво поступит в ТСХА, его примут обязательно, он еще в студенчестве показал, что может работать в науке. Ведь все мои сборы в аспирантуру — это чтобы раскачать его и еще, может быть, самое главное, мой, тайный от него интерес — продлить хотя бы на три года мою жизнь в родной стране.

И вот уже две недели я в Новосибирске. Живу в общежитии с длинными коридорами, с вытянутыми от дверей к окошку комнатами. В каждой по пять-шесть коек, стоящих вдоль двух противоположных, окрашенных в темно-серое стен. Между койками узкий проход от дверей к окошку. Да, еще у окна узкий, словно это лавка, стол. И еще есть четыре табуретки, если вдруг кто-то в гости придет. С ностальгией вспоминаю маленькие, но очень светлые комнатки Тимирязевского общежития. Помню, там столько смеялись. Здесь же все очень серьезные. Семьи оставили — поехали, не смеяться же. Впрочем, уже через неделю мужская половина будущих аспирантов НСХИ скрашивала въедливую серость обшарпанных стен водочкой, а потом и романтическими отношениями с женской (большей по численности) частью нашего абитуриентского общества. После сдачи первого вступительного экзамена все уже были роднее родных. Первым была история партии. А у меня уже кандидатский по философии, и сдавать историю не требуется. Готовлю немецкий, который, наконец, сдала на «отлично». А дальше — кормление сельскохозяйственных животных. Принимать будет завкафедрой профессор Трушин, бывший ученик Попова. Меня сама заведующая аспирантурой предупредила: «Тугой на уши и очень строг. Уже второй год к нему никто не может поступить: всех заваливает. Вам тоже «два» поставит, но вы не переживайте. Насчет вас уже договорилась на кафедре «Крупного рогатого… Возьмут». Все же я готовлю кормление. Студенты, говорят, с успехом пользуются тем, что глуховат: смотрят нагло и шире рот открывают.

Трушин, округлый старик лет пятидесяти, слушал меня, чуть приоткрыв рот. Я старалась, чтобы он понял. Орала. Мне было что сказать и об энергии, и о белке с его «кирпичиками» — аминокислотами, о минеральных веществах, так меня удививших своими превращениями из неживого в живое, ну и, конечно же, о витаминах и ферментах — двигателях и регуляторах жизни, превращавших энергию корма в тело живой твари, а тело — снова в энергию и… кучку золы. Словом, читая литературу по кормлению животных (и питанию человека) я странным образом вдруг почувствовала единство свое не только со всей природой Земли, но и с космосом, и всю беспредельность этих превращений энергии. Трушин улыбался и согласно кивал. Андрейченко (зав. аспирантурой) заждалась меня, стоя в коридоре. Она, готовая отвести меня на другую кафедру после ожидаемой «двойки», обалдело отпрянула, когда сам профессор дверь передо мной распахнул, да еще и руку мне пожал. На экзаменационном листке — «отлично».