Эльвира Филипович - Я, мой муж и наши два отечества

И вдруг среди запарки на работе и невеселых мыслей — огромная радость! Нежданная! Мой рассказ, который я давным-давно послала на конкурс и уже совсем не надеялась, что пройдет в печать, получил первую премию! Его полностью опубликовали в «Алтайской правде» за 4 июля 1964 года. Один из пятидесяти присланных прошел. А вторую премию никому не дали. И только третью присудили двоим: журналисту за репортаж и поэту за стихи. Все поздравляют меня, кроме Кеммерши и этих девчат сверху, Змановской с Руденко. Они сегодня даже и не встретились мне. Зато Лариса рада ужасно. Даже, наверное, больше меня, потому что выдула за мое здоровье целый граненый стакан водки. «Вы теперь писателем станете!» — говорит она. «Вовсе нет. Я теперь в науку пойду!» — отвечаю ей. Я и на самом деле уже готовлюсь ехать в Москву. Иво решил здесь быть до конца августа, а я уже и чемоданы собираю.

Вчера в Хабарах праздник был. Кажется, день хлебороба. Приезжали из крайкома награждать передовиков — трактористов и комбайнеров. Ну, а я не хлебороб, а животновод, на праздник не пошла. Запрягла кобылу свою и на племферму в Утянку покатила. Там как раз контрольную дойку проводили, и надо было отобранные селекционером пробы молока сдать в лабораторию, договориться насчет анализов. А за мной вдруг шофер директорский пригнал на газике: «Просят срочно прибыть на место гулянки! Это здесь рядом, на Березовом мысу», — пояснил он. Место известное. Это где Бурла делает резкий поворот, огибая буйно зеленый округлый мыс. Там почти каждый год, исключая прошедший, празднуют день хлебороба и свадьбы играют. А раньше, говорят, на мысу хороводы водили. Березы там высоченные, плечистые и, словно в каждой своя душа, по-особому красивы.

Столы между берез поставлены. Однако уж повставали все от столов, разошлись по кучкам: яркие фольклорные сарафаны, нарядные, кто в чем, хабарцы, расхристанные подростки, парадные пиджаки с галстуками. Привязала я кобылку свою к берёзке, оглядываюсь, кому потребовалась. Вижу, мужичок один, дробненький, неприметно одетый, отделился от «пиджаков» и ко мне чешет. Шофер что ли чей, думаю, лицо обветренное, глаза прищуренные, на тонких губах улыбочка играет, ну совсем Коля Катрушенко. Вот-вот анекдот шоферский выдаст. А он приобнял меня и к себе притянул, и уже тискает, где не надо: «Вон ты какая! Приго-о-ожая!» — «А ну, пошел!» — со всею силой мотнула им. Аж чуть не упал. И уже пошла было к своей кобыле. Да долетели «пиджаки». Один из них — знакомый мне редактор нашей районки. Он-то и заорал: «Погоди-и! Это ж сам Шукшин! Понимаешь? Сам Шукшин!» А «сам Шукшин» (я тогда не знала, что это великий писатель, к стыду своему, еще не читала его чудных рассказов и не ведала, что он родом с Алтая, откуда-то с Катуни, что это он был в жюри, отметившем рассказ мой первой премией) подошел ко мне снова и, улыбаясь уголками рта, руку подает. Смотрю, очень симпатичный этот «сам Шукшин». «Ладно, не сердись! — говорит. — А хочешь, в Литературном институте учиться? В Москве! Протеже составлю». — «Нет!» — отвечаю строго. — «Жениха найду. А хочешь, сам тебя замуж возьму?» «Опоздал, Макарыч, замужем и с приплодом уже», — ответил за меня кто-то из местных. Еще немного похохмили, и он, даже не махнув рукой на прощание, вдруг уехал. А редактор нашей районки все от меня не отходит: «Приноси всё-всё, что напишешь. Тот очерк, что я вернул, приноси. Ни единого слова не выкину. Оценил тебя Василь Макарыч, знаешь как!» 9 9 Приложение 11. Из Праги — в Табуны*

Василий Макарович Шукшин — простой и великий

(фото из интернета)

Радостно это, но и обидно чуточку: раньше бы! А сейчас я уж решила: иду в науку. Вечером, однако, не могла я оторваться от книжечки с рассказами Шукшина, которую редактор дал на прочтение.*

*Пятьдесят пять лет прошло с той поры. Можно сказать, вся жизнь, интересная, трудная и радостная. Я была счастлива нашей с Иво семьей. Дети наши, Лена и сын Ян, успешные в работе, одарили нас пятью внуками, а те уже и правнуками… И я очень была счастлива своей работой: на селе среди простых людей; в институтских лабораториях и экспериментальных фермах, а потом, совсем неожиданно, и как писатель… И я всегда помню благословившего меня на сей — писательский — труд незабываемого Василия Макаровича Шукшина. И только не скоро поняла, что неслучайной была та мимолетная встреча, предопределенная самим Всевышним. Я очень горевала, узнав о его безвременной кончине. И я всегда советовалась с ним, будто с живым, когда готовила очередную книгу. 25 июля 2019 года ему бы исполнилось 90 лет. У меня через неделю после этой даты тоже был юбилей — 85 лет…

Только время является настоящим судьей: решает, кому жить даже и после смерти. Очень рада за Шукшина В. М.: ему за его великую Любовь к людям и всем беззащитным тварям, за его правдивое и проникновенное Слово даровал Господь жизнь вечную…

Неужели Ивочка мой разлюбил меня?! Сперва я даже не поняла. Нашла свернутую до малюсенького квадратика записочку. Точь-в-точь такие посылал он мне на лекциях, когда были студентами в Тимирязевке. И в записочке почти то же, что и тогда: любовь страстная, без которой ни жить, ни даже дышать нельзя. Я подумала, что мне он это пишет. Обрадовалась даже. Но почему же все хмурится и в постели все молча. Имени, кому пишет, в записочке нет. Только одна буква на обороте: то ли «З», то ли «Э» — не разобрать. Если «Э» — то мне, а если «З»? Неужели?! Но ведь она страшненькая и скучная… Нет, конечно! Успокаиваю себя. Еле дождалась — на работе все время задерживается. Подношу к его лицу развернутую записку. «Кому писал?» — «Это тебя не касается совершенно. С тобой у нас будет всё, как и было», — и побледнел. «Так это не мне ты писал? Нет?!» — У меня вдруг прокололо грудь, словно под ребра ножиком. Занемела рука. Наверное, лицо побледнело сильно, потому что он запрыгал вокруг меня. От Кеммерши каких-то капель вонючих принес. Потом уложил в постель, долго-долго ласкал, клянясь, что любит по-прежнему и убеждал никому никогда не верить, если кто что скажет про него. «А как же записка?» — «Но ведь никому же не отдал ее. Значит, и нет никого… А писать и ты пишешь, и тоже про любовь». И я поверила. И даже согласилась идти с ним завтра вместе наверх, праздновать день рождения Змановской. Он сказал, что просто жалеет ее: уже возраст, старше меня она, а еще без мужа. И родителей нет. Однажды плакала — он утешал ее. Вот, мол, и все отношения.

Я не утерпела, рассказала о своих подозрениях Ларисе. Она все хабарские новости-сплетни знает. И она подтвердила. Я только сейчас узнала, а она давно. И не только она, всё управление, все конторские совхоза. Жалеючи, не говорят мне. А ее уже и стыдили. Вот она тогда, наверное, и плакала. А многие, оказывается, думают, что я Иву не люблю. «В руках бы держала мужика, если б любила». Кобелей, мол, нельзя распускать. — «Да разве же он?..» — «Кобель, — убежденно говорит знающая мужиков Лариса, — и взгляд у него кобелиный. На меня глядел, знаю». Все это было для меня так неожиданно. Лихорадочно соображала, что же делать? Надо скорей разводиться! Но та же Лариса меня стала увещевать: «Да разве можно? У вас дочка. А он мужик-то хороший. А кобели они все, не выберешь!» — «Тогда надо поскорее отсюда мотать», — решила я.