Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Через дорожку рядом с колонкой росли вишни — красные, крупные, которые можно было рвать всякому.

На Малясова даже дубы росли. Тоже не слишком часто встречающееся в Ташкенте дерево. Но дубы были толстыми, старыми, осенью земля под ними была засыпана желудями, и мы срывали листья, чтобы посушить между страницами книг и побить по сухому листу щеткой, тогда оставались одни волокна, и это было очень красиво, можно было поставить в вазочку.

На Кренкеля было даже два тутовника. Один рос через дом от нашего, и суждено ему было вечно оставаться лысым. Но не из-за новомодных методов стрижки, а потому, что тутовые листья требовались червям-шелкопрядам. Второй рос за забором странного дома, как бы вклинивавшегося в мостовую треугольником, и поэтому стрижки избегал. Его обдирала я, на корм своим червям.

Орешин в центре тоже было мало, в основном в садах, но я знала на Урицкого одно местечко… И пальцы, и губы, и зубы — все было коричневым.

Маклюры росли у нас на заднем дворе, но плодов не приносили. Плодоносили маклюры у кинотеатра «Советский», известный в обиходе как Дом коммуны. Иногда мне доставался этот зеленый, похожий на апельсин шар, и я очень жалела, что его нельзя есть. Такой красивый и такой несъедобный… Правда, говорят, очень полезный от многих болезней.

На Финкельштейна, кроме ленкоранской акации, росли персики с очень нежными розовыми цветами. Вообще никого не удивляло обилие плодовых деревьев на улицах. Уронил косточку — выросло дерево. В таком благодатном климате да с постоянным орошением деревья стояли стеной. И не дай бог пройти под ними после дождя — будешь весь в черных разводах. Кроны образовывали сплошной навес.

Катальп было много. Две росли на Кренкеля, еще две — на Уездной, а запах… Очень нежный, и цветы красивые. Зато каштаны не пахли и росли, в основном, в Сквере, а иудины деревья — и в Сквере, и рядом с минздравом на Навои и почему-то в больших количествах — на набережной Анхора. Не осталось ничего. Просто ничего. Сквер убили, набережную окультурили до такого состояния, что и деревьев почти не осталось, а те, что у минздрава, давно срубили.

Как это ни странно, я нежно воспринимаю иудины деревья исключительно в Ташкенте. Их очень много в Португалии, Италии, Израиле… И я взираю на них довольно равнодушно. Но как вспомню огромные сиреневые шары на фоне дождливого серенького неба — сердце заходится. Почему-то именно на фоне серого — сиреневые шары.

Что-то вспомнилось — было у меня такое платье. Свекровь сшила из уцененного светло-серого шелка и отделала нежно-сиреневыми оборками. Такое впечатление на всю жизнь — нежности и замирания сердца.

Очень много иудиных деревьев на картинах ташкентского импрессиониста Владимира Митрофановича Петрова: он часто писал набережную Анхора. Интересно, что, когда я пересматриваю «По семейным обстоятельствам», слыша, как мать художника (Ханаева-Евстигнеев) торопит сына поскорее успеть зарисовать тот или иной район, пока не снесли, чувствую, словно это про Ташкент говорят. Петров тоже много успел запечатлеть, пока не снесли… Хорошо, хоть на холсте остался настоящий Ташкент.

А вот что росло повсюду, так это айлантус, в просторечии «вонючка». Странно: ведь красивое дерево, листья резные. Ну пахнет не слишком, если растереть, а чего вы вообще растираете? Не трогайте — оно и не…

Айлантуса вообще полно в южных краях, и я вечно пугаю собратьев по путешествиям, когда радостно ору:

— Ой!!! Вонючка!!!

Интересно, что среди огромного количества деревьев было совсем немного туй. В основном в виде кустов и деревьев около музея Ленина и правительственных зданий. Тени они как не давали, так и не дают. Но теперь весь Ташкент в зеленых треугольниках.

Огромные чинары, так украшавшие город, исчезают одна за другой. Карагачи тоже рубят, но не в таких количествах.

Мне Сквер всегда казался незыблемым. Постоянной величиной. Чем-то абсолютно неотъемлемым от города. От меня. И чинары — постоянными. Чинары, воспетые в поэмах и сказках…

Перевесила мода на паркет и мебель из красноватой древесины. Кровавой. Есть такое выражение — кровавые деньги. А это — кровавый паркет.

Интересно, когда по нему ходят, он не сочится красными каплями?

Зато модно.

Каждый год в последний день февраля я переворачиваю календарную страницу и громко объявляю

— Ну вот! Еще одну зиму пережили!

Весна… На самом же деле я не знаю ничего более предательского, именно предательского, чем здешняя погода, В пятницу я слышала, как цвинькает синичка. Весна!!! Сегодня слышала стук капели! Весна!!! И солнышко третий день светит, и небо голубое, и в человецех благоволение… Весна!!! Хотя тротуары оттаяли, по обочинам громоздятся метровые сугробы. Снег не сдается. Все равно — весна!!! Пришла домой — прогноз погоды. Метель, ветер, возможен гололед… Опять гололед! Опять как по минному полю, шаг вправо, шаг влево, глядишь — и травматология. И это весь март. И если не повезет — половина апреля. Раскисший, превращенный в болото лес с прошлогодними листьями, желтой травой, редкими наледями, клочками грязного снега. Тонешь во всем этом… извините за выражение. А еще возможен мороз. Кааак ударит! И все по-новый. Зима… Ну может ранняя осень. И снова, и снова, и снова, без конца до конца. Раньше хоть подснежники привозили на 8 Марта. Сейчас не везут. Запретили. Красная книга. Понятно и принято. Но так хочется… Вдохнешь — и чудится что-то совсем весеннее. А холода даже в мае бывают. Называются «черемуховые», потому что как зацветает черемуха, тут же и холода. При всей моей любви к цветам терпеть не могу черемуху. От одного запаха голова кругом идет. В самом плохом смысле. Болит то есть… И ждешь, ждешь, ждешь… Весна в России начинается, когда из земли полезут желтые, похожие на одуванчики цветочки. Мать-и-мачеха. Листочки у нее с одной стороны гладкие, с другой — шершавые. Недобрые, значит. Но листьев еще нет. Только цветочки. Вот это и есть весна. Но я мечтаю совсем о другой весне. Ну совсем о другой. Где-то в почти недостижимом далеке. Где-то в почти недосягаемой стране. ГДЕТОТАМ. Все изменилось Но весна осталась. Там уж точно расцвели фиалки. И, наверное, как во времена моей молодости, лежат на больших плетеных блюдах. И шустрые мальчишки и девчонки, как и раньше, продают их на Алайском и в том Сквере, которого больше нет. Там воркуют по утрам горляшки. Нежно-сиреневые. Изящные, я бы сказала, хрупкие. И даже наглые майны предпочтительнее совершенно озверевших ворон и толстых ленивых голубей, которые не улетают, даже когда им случайно наступишь на хвост… И вьются стрижи. А одна горляшка упорно устраивала гнездо на нашем балконе. Прямо на папиной коробке с гвоздями! И мы потом ходили на цыпочках, боясь ее вспугнуть. Так что пришлось папе покупать новые гвозди. А вдруг что-то случится с птенцами?!