Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

В нашем доме жило очень много народу. В каждой квартире по несколько семей, и даже в комнатах жило иногда по две семьи. Эвакуированные с Донбасса. В основном начальство. В нашей квартире жили, кроме меня, бабушки и мамы, двенадцать человек из Ворошиловграда. Все лето спали во дворе. Им непривычна была такая жара. Зимы были очень холодные. Мудрая святая тетя Паша, она тогда была комендантом в нашем доме, переселила нас с бабушкой в отдельную комнату, в которой мы прожили 26 лет. Комната была не такая маленькая, но кухни не было. В крохотулечном коридорчике поставили керосинки, а позже — газовую плиту. Помыться негде. Туалет поставить негде.

Отцов тогда не было: горные инженеры работали на рудниках. На фронт ушли отец Томы Корсунской, мой отец и отец Кимочки Подольской. Они трое погибли. Я не понимала слова «погиб» и очень долго ждала папу. Потом стали возвращаться отцы. В нашем подъезде жила большая семья Герценштейн. Их отец вернулся майором. Он подкидывал своих детей и меня до потолка. Они вскорости уехали на Украину. Потом и другие эвакуированные уехали, и в нашем дворе на Киргизской (старое название улицы Виктора Малясова) поселились другие люди. Постепенно я знакомилась детьми, которые стали жить у нас во дворе. Сережа Перчиков жил всегда, с рождения в 1940 году. Стали выходить во двор Ольга и Вандочка Княжевские. Ольга была смелая и общительная, Вандочка — пугливая. Ольгина мама Надежда устроила качели и катала всех детей. Игрушек не было тогда ни у кого. Бабушка Вовы Волкова сшила нам мячик из старых чулок, и мы его гоняли по двору. У Княжевских в квартире еще жили довольно долго Шишовы. У них было трое мальчишек, все они жили в двенадцатиметровой комнате. Тогда еще не было железных ворот и ограждения. Была около арыка по обе стороны очень красивая зеленая полянка, и мы на ней всегда размещались всем детским населением. В Ташкент было эвакуировано много театров, и мы часто ходили на спектакли и концерты. Еще не был построен театр оперы и балета им. Навои, в основном концерты и спектакли проходили в старом театре Горького и театре ОДО. Детских домов было в Ташкенте очень много. Мне запомнились дети из детдома недалеко от парка Тельмана (видимо, тот, в котором жила Ирина Осташкова). Они всегда были за зарешеченными окнами. Нищих была тьма. Калек на улицах было немерено. Все были очень бедно одеты. Хорошо, отчетливо помню День Победы. Было празднично, радостно, люди плакали, целовались. Жизнь легче в материальном смысле стала очень не скоро, где-то в середине 50-х. Отменили продовольственные карточки, а купить было совершенно нечего. Вероятно, как-то выручал Алайский рынок…»

А вот моей семье, можно сказать, повезло. После эвакуации они не разлучались. Втроем и поехали в Сулюкту, где и прожили все годы войны. Мама рассказывала, что хлеб, полученный по карточкам ее и сестры меняли на молоко. Отец получал буханку в день — целое богатство. Вот хлеб с этим выменянным молоком и составлял весь дневной рацион. Мама потрясенно вспоминала, что были мужчины, не отдававшие семье свой хлеб, и дети и жены существовали на иждивенческих карточках.

Иногда они ходили по горным кишлакам, менять вещи на хлеб. Одни женщины. Но там их ни разу не обидели. Потом семьи стали сеять пшеницу. Мололи на ручной мельнице. Пекли лепешки. Так и прожили. Еще неплохо, по сравнению с многими…

В том же сорок третьем году в Ангрене умирал от тифа Юра (Георгий) Волков. Он был намного нас старше, но тогда еще был подростком. К счастью, ему удалось выкарабкаться. Потом вернулся его отец, арестованный по ложному доносу. Юра стал офицером, много лет прослужил в армии. Жил в Израиле, как и Лора. Через несколько лет сын забрал его в Ташкент, где он недавно умер…

Надеюсь, мы все еще не раз отпразднуем День Победы. Надеюсь, что хотя бы в бывшей нашей стране дети никогда не будут плакать оттого, что не знают погибших на войне отцов. Надеюсь, что они будут видеть отцов не только во снах.

Очень надеюсь на то, что когда-нибудь наши народы снова будут вместе, и День Победы навсегда останется нашим общим праздником.

Искренне надеюсь, что фашизм и всяческого рода национализм никогда не победят.

Пусть земля будет пухом павшим за нас солдатам. С горьким праздником вас, дорогие читатели!

Я все тут про счастье. Столько несчастий, столько бед, а я про счастье да про счастье. Очень хочется. Не мороженого, не бриллиантов, не «BMW», а счастья. По определению не получается. Кризис, годы, болячки… Ладно, хоть вспомнить! А было это в году одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом. И было нам по двадцать (ой!) лет. Были мы второй год как женаты и жили на улице Навои прекрасного родного города Ташкента. Как ни странно, на Навои было полно летучих мышей. До тех пор я с ними и не встречалась, потому что на Малясова их не было совсем. Было много ласточек, горляшек, а летучие мыши были в большом дефиците. А на Навои — что ни вечер, летят прямо в окна, как комары. Не каждый день, конечно, но часто. Окна нашей комнаты и балкон выходили на проулок между домами. Окна третьей — во двор. Утром вхожу к свекрам — там по стенам уже сидят черные комочки. А потолки-то — три восемьдесят, не достанешь! Только двадцатилетние дураки могли додуматься посадить кошку на швабру и подносить к мышам. Почему кошку-то?! Потому что мыши! В общем, кошка отказалась, она тоже глупая была. До нее был у нас кот Барсик, гладкошерстный, абсолютно черный. Вот тот был умнейший и порядочнейший кот! Если к дверному косяку лепили кусочек мяса, он совершал акробатический прыжок, но мясо доставал. Если он ночью отправлялся по своим кошачьим делам, стоило позвать: «Барсик, домой!» — шел домой. Да один раз не вернулся. Думаю, пострадал за черную масть. Люди черных котов не любят. А некоторые и убивают.

Эта кошка была глупой и вороватой. И не хотела ловить мышей ни простых, ни летучих. Так что ничего не вышло. Приходилось дожидаться ночи, когда мыши все же вылетали. Кошка плохо кончила, только по чужой глупости и чужой подлости. Как-то заболела она, от еды и воды отказывалась, из пасти пена шла. Соседи и посоветовали в ветеринарку отнести: вдруг бешенство! А что такое тогдашняя ветеринарка в Старом городе? Живодерня. Нам бы сообразить: какое бешенство, если кошка из дому не выходила? В общем, посадили ее в карантин, я ей каждый день еду и воду таскала, а путь неблизкий. Мне бы опять же забрать, воду-то она пила, но сказано же — столько-то дней. Мы и ждали. Приходим как-то, а нам говорят, что ее усыпили… Без согласия хозяев! Ну твари, что говорить, а беднягу убили ни за что. Но тогда она была жива и не желала участвовать в ловле мышей. Уж не помню, как мы их выгнали, но в один прекрасный вечер уже нашу комнату наводнили мыши. Именно наводнили. Они, видимо, только что вылетели на свет и потеряли головы Мы насчитали семнадцать маленьких черных комочков. Дело было вечером, делать было нечего… То есть ничего не оставалось делать, кроме как вышибить наглых непрошеных гостей. Поскольку муж выше меня на полторы головы, ему поручалась главная роль. Я была на подхвате. Час поздний, начало второго, а он прыгает с веником и совочком, Я подставляю табуреты. Он встает на табурет, сметает очередную мышь на совок и отпускает на волю за окно. Топот и возня при этом стоят невероятные. Хорошо, свекров и деверя не было, уехали отдыхать. И хорошо, что каникулы, и нам в институты не идти! В общем, пока суд да дело… Уже и светать начало. Но от мышей мы отделались. Назавтра живущая через стену соседка, ужасная сплетница, стала допытываться, что у нас ночью творилось: