Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Стоял павильончик у аллеи, выходившей на куранты, на этой аллее весной продавали фиалки в плетеных из лозы блюдах. Когда я видела его, на душе становилось легче. Не знаю почему, наверное долго сохранялась в душе тяга к сказочному. Это был чудесный павильончик, в котором всегда стоял запах мокрой зелени и земли. Входишь — и с порога с удовольствием тянешь носом. А он, несмотря на то, что внешне казался небольшим, внутри был очень даже просторным, и подсобные помещения имелись. Здесь всегда можно было купить цветок в кадке или в горшке, но, в отличие от остальных магазинчиков и ларьков, сюда завозили каллы, розы, мелкие хризантемы и астры. Даже если я ничего не покупала, что бывало крайне редко, все равно заглядывала. Особенно в университете, первые два года, когда учились на Сквере.

Это там я впервые увидела цветущую камелию, большой, выше человеческого роста куст, по фантастической цене сто двадцать рублей. Вот запомнилось же!

Я стояла, раскрыв рот, и любовалась, прекрасно сознавая, что сто двадцать рублей для меня так же нереальны, как сто двадцать миллионов. Такие тогда цены были…

Меня уже и продавцы узнавали и здоровались, и даже оставляли по моей просьбе букетик…

Перед отъездом навсегда я пошла в Сквер и постояла у павильончика.

Правда, потом приезжала каждый год и всегда торчала в павильончике. И на Сквере тоже.

Кто же знал, что все так закончится?

Кто знал?

Перечитывая статьи о Сквере, я наткнулась на одно заглавие: «ЗАМЕРШЕЕ СЕРДЦЕ ТАШКЕНТА».

Для меня это так и есть.

И так и останется.

Невзирая на то, что меня убеждают, что деревья уже подросли. Ну, разумеется. За несколько лет чего же не подрасти? Только Сквера уже нет и не будет.

И моего павильончика нет и не будет.

И уничтоженные красота и история не вернутся.

И память скоро умрет.

С последними, кто еще помнит.

Никогда больше…

Опять я не сплю последние несколько ночей. Потому что ложусь, закрываю глаза и начинаю мысленно «укладывать» очерк в определенный ритм повествования. Дальше у меня начинает болеть сердце, дальше я потихоньку хлюпаю носом, вспоминая прошлое и свою молодость. Подумать только, я приехала жить на Навои в девятнадцать лет. И прожила там пять лет, до отъезда мужа в аспирантуру. И эта улица числится в числе моих любимых, вместе с Энгельса-Малясова-Урицкого-Ширшова-Обсерваторской-Финкельштейна… Вместе с незабвенным Сквером, Пушкинской и Бродвеем.

На последних фотографиях современного проспекта поражает отсутствие людей. Мне объясняют, что люди бывают вечерами и по утрам, когда идут на работу и с работы.

Когда-то, в мое время, эта улица напоминала муравейник. В отличие от Малясова, Обсерваторской, Финкельштейна, неизменно малолюдных, на проспекте всегда было полно народу. Причем, в противоположность праздничной атмосфере Бродвея, где царила вечная радость, здесь кишел народ, бежавший по своим делам, но проспект был красивым, широким и, как водится, родным.

Кстати, пока не забыла: меня в Ташкенте всегда поражало веселое пренебрежение к закону. Нет, конечно, не к настоящим преступлениям, хотя старожилы помнят знаменитый процесс над заместителем главного прокурора Туполевым, который вместе с подельниками выпускал на свободу настоящих преступников за огромные взятки. Сначала процесс был открытым. Потом, когда Туполев (кстати, племянник ТОГО Туполева) стал называть имена тех, с кем делился наверху, и среди них оказалась весьма уважаемая и сейчас очень многими женщина — известный политический деятель, — процесс закрыли. Нет, я не про это. Я про то, как милиция смотрела сквозь пальцы на спекулянтов, не бескорыстно, конечно, и на ипподроме, и на подходах к Октябрьскому рынку, про то, как однажды поразился мой сын, когда в трамвае на той же Навои вошедший контролер вместо того, чтобы грести штрафы лопатой, ибо кто это в Ташкенте билеты брал, объявил: «Граждане, берите билетики». Граждане стали слаженно отовариваться. И все жили дружно: милиционеры, и честные покупатели, и спекулянты, и пассажиры, и контролеры. Это мой город. Такая специфика. Была…

Не то чтобы я на стороне жуликов и безбилетников, просто как-то на душе тепло. Вполне в ташкентском духе.

До землетрясения проспект Навои вроде бы начинался с Анхора. После землетрясения началом считается поворот шестнадцатого трамвая в сторону Алайского рынка. На четной стороне на месте частных домиков (где когда-то жил мой друг и однокурсник, светлая голова и красавец Марик Лейбович) построили бетонный прямоугольник гостиницы «Дустлик». За гостиницей в тени с довольно большим отступлением от тротуара стояли несколько пятиэтажек с мозаиками на боковых стенах и фигурными решетками балконов.

На другой стороне тоже, кажется, стояли частные дома, и ближе к повороту трамвая к Ленина — здание Торговой палаты. Почему-то мне кажется, оно не сохранилось. С этим зданием была целая история. Его долго не хотели принимать. По поводу него ломались копья и скрещивались мечи. Я это точно знаю, потому что в соседней с маминой квартире жила вдова архитектора Эдика Фахрутдинова, одного из авторов знаменитого и уже почившего «Буратино». Вот в той-то квартире и шли жаркие споры, иногда едва не переходившие в потасовку. Особенно народ почему-то возмущался тем, что на отделку фасада пошло несколько килограммов настоящего золота (скорее всего, сусального). Так или иначе коричневое с золотом здание смотрелось очень элегантно. На мой взгляд. Но, если не ошибаюсь, долго не простояло… Снесено. А жаль. Ну не было оно обыкновенным. Я до сих пор его вспоминаю, во всяком случае, это не серая коробка «Дустлика»!

Говорят, здание Госплана, хоть и реставрированное, все же осталось, хотя это уже улица Ленина. Но хранилища библиотеки Навои, стоявшие напротив, тоже снесли.

Вместе с трамвайными линиями. А ведь какой прекрасный быстрый транспорт ходил по Навои! Трамваи и троллейбусы. И троллейбусов, говорят, нет. Тогда ждать почти не приходилось. И трамваи, и троллейбусы шли непрерывным потоком. Часть трамваев заворачивала на Ленина и шла к ЦУМу. Шестнадцатый трамвай заворачивал за «Дустлик» к Алайскому. Мой самый любимый, на нем можно было добраться до Алайского и Урицкого.

Десятый в обратную сторону заворачивал на Урде и шел по Полиграфической к Лабзаку и Рабочему городку. Восьмой шел в Вузгородок, но это уже потом, в середине шестидесятых, Ходили еще седьмой, одиннадцатый трамваи. Четвертый троллейбус шел к площади Калинина, а вот пятый — не помню. В обратную сторону троллейбусы шли на многострадальную улицу, которая только на моей памяти трижды меняла название: Сталина, Братская, академика Сулеймановой. Боюсь, что в нынешние времена названий стало еще больше. Троллейбусы шли к ОДО, дальше огибали сквер и шли по Пролетарской. Конец пятого был на вокзале.