Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Следующий дом — угловой. Очень богатый. Татарская старозаветная семья. Туда приходила родственница, моя ровесница, вот она меня приводила во двор, но при этом страшно всего боялась, особенно дяди…

Вот и дошли до пересечения Кренкеля-Малясова. Идем обратно. За домом, где жили Мирсагатовы, был большой коммунальный двор, сколько же их в Ташкенте тогда встречалось! Жили там Тома и ее брат Гена, учились, как все мы, в сорок третьей, Тома была на год старше, мы часто с ней играли. Соседний дом был очень красивым. Широченное каменное крыльцо, которое мы оккупировали по вечерам. Сначала там жила еврейская семья — отец, мачеха и девочка Мэри. Вот с ней мы часто встречались и, сидя на крыльце, пели модную песню «Воды арыка текут как живые». В доме у них висел то ли офорт, то ли гравюра с очень интересной историей. Когда-то ее отец шел по улице, к нему подбежал человек, сунул в руки эту гравюру и попросил подержать, пообещав позже забрать. Но так и не забрал… Странно, правда? Потом они уехали, продали дом известному врачу, у которого были жена и дочь Гаяне. Гоша, девочка мечтательная, большая любительница литературы, вечно бунтующая против родителей и ограничения ее свободы. Давно уже нет никого. Дочь Гоши Маргарита живет за границей.

Следующий двор тоже коммунальный. Там я всех знала. Величавый грузин, больше похожий на короля пик, с русской женой и дочерью Ниной. Интеллигентная мама, такая же бабушка и несчастный сын-эпилептик Миша, не доживший до тридцати. Сашка, когда-то подаривший мне на день рождения брошку-собачку (снимок есть).

Не знаю, кому принадлежал соседний дом, но однажды в него въехала армянская семья — папа, мама Марго, двое сыновей-подростков и дочь Элла, очень хорошенькая. Младше меня года на два. Я была у них только однажды в довольно захламленном дворе, а в дом не заходила. Стена их дома стала границей нашего двора. Вот мы и дошли до него. Как раз под нашими окнами была глинобитная лачужка, потом ее снесли. Там жили женщина Сима, ее очень добрая мама, державшая тогда кучу собак, и девочка Галя. Галя Айрапетова, худенькая, большеглазая. Она нашлась, живет в Германии. Потом им дали квартиру. Вот их собака меня однажды цапнула. И уколы в живот делали, хотя понятно, что собака не была бешеной. Просто я полезла к ней обниматься.

А про наш дом подробно. Ворота выходили на тротуар, и вокруг дома шел забор. Тогда крепкий. Кирпичные колонны, между ними деревянная ограда, которая сейчас выглядит жальче некуда, а частично вместо нее грубо положенные кирпичи. Дальше идет небольшая горка. Зимой мы с нее катались. Слева тогда был арык, поросший травой, иногда летом мы там сидели. Справа росло то дерево, название которого я опять забыла, но записала и прочитала: «Кейлетерия». Ярко-желтые кисти цветов и мелкие круглые шарики-семена, из которых делали бусы. Под деревом потом поставили скамью. Слева тянется живая изгородь, которой были отгорожены все палисадники квартир первого этажа. Раньше, в моем детстве, все балконы были затянуты хмелем. Он многолетний. Весной со второго этажа до первого протягивали ряды шпагата, вот по нему хмель и вился. Во дворе — два серебристых толстых тополя, потом один погиб. В глубине справа — деревянный душ на две кабинки, сверху — гигантский металлический бак. Чуть правее были удобства на пять кабинок, напротив — мусорный ящик. Удобства сохранялись очень долго, даже когда все стали проводить канализацию и ставить ванны. В глубине — сараи. Слева — тоже сараи, отгораживавшие дома на Обсерваторской. Весной дети нашего двора готовились к экзаменам на крышах сараев, все в корейских соломенных шляпах. Корейских потому, что делали и продавали их кореянки, плели из грубой соломки. В сараях хранили, в основном, уголь. В одном жила коза, принадлежавшая Княжевским. Когда я считала членов этой большой семьи, для ровного счета приплюсовывала и ее. Ну, было мне тогда года четыре, что хотите.

Двор зарос ночной красавицей и касторкой, а также мальвами, Позже Ренат, один из наших соседей, посадил черешню, виноград и сделал айван. В доме было шестнадцать квартир, я считала. Правда, две были коммунальными. Как часто бывало в Ташкенте, тут жили русские, евреи, татары, украинцы… Бывало, что и скандалы возникали, бывало и ссорились, а все-таки жили и дружили. Девочки только все были старше: Тома, Оля, Ванда, Мила, Лора, а мальчиков всего двое: Вовка Волков и Сережа Перчиков. Только они тоже старше меня были. И двое помладше, Игорь и Равиль. Моя команда. Ну, не брали меня старшие в игру, не брали, что делать, четыре года разницы… Дом был ведомственным. Треста «Средазуголь». Потом «Узбекуголь». Потом опять «Средазуголь». Почти все жильцы имели какое-то отношение к углю. Нам и уголь привозили, когда печное отопление было! Потом вместо угля в сарае хранили картошку.

Интересно, что новых жильцов почти не прибавлялось. Жильцы самовольно занимали квартиры, которые им нравились, после выезда старых жильцов…

Не люблю нынешнюю попсу. И слушать не могу. Только раз услышала песню и почему-то мне кажется, что она про Ташкент, наш утерянный Ташкент, хотя на самом деле она о любви. Песня группы «Уматурман» «Проститься». Возникают совершенно прямые ассоциации с городом, которого давно уже нет.

По минутам осыпается

Ожидание невозможного.

Ранним утром просыпается

От движения неосторожного.

Как молчание ледяной зимы,

Нас закутало неизвестностью.

Здесь так долго друг друга искали мы

И, конечно, пропали без вести…

Проститься нету сил, закрываю,

Я глаза закрываю,

Сквозь туман уплывая

По аллеям столицы…

Проститься… За потерей потеря,

И года полетели,

За дождями метели,

Перелетные птицы…

Только ночью не могу уснуть:

Странный холод в сердце прячется,

Что случилось, скажите мне кто-нибудь,

Только осень в окно мне расплачется.

В подоконник мой бьются горошины,

Тишину разбивая веселием,

Умирали давно понемножку мы,

И наверное было спасением

Проститься… Нету сил, закрываю,

Я глаза закрываю,

Сквозь туман уплывая

По аллеям столицы.

Проститься… За потерей потеря,

И года полетели,

За дождями метели,

Перелетные птицы…

Время смотрит спокойно, с презрением.

Вы меня уже, верно, не вспомните.

Опоздавшее, ходит прозрение

По моей гладковыбритой комнате.

Недосказано и недослушано.

Сердце бьется другими вершинами.

Значит, все безнадежно разрушено.

Ну зачем же, зачем поспешили мы

Проститься… Нету сил, закрываю,

Я глаза закрываю,

Сквозь туман уплывая

По аллеям столицы.

Проститься… За потерей потеря,

И года полетели,

За дождями метели,

Перелетные птицы…

Проститься…