Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

За этим зданием шел узкий дворик, где жила моя знакомая учительница Лена, считавшая себя не слишком красивой из-за веснушек. На самом деле она была красавица, но мама почему-то поддерживала в ней убеждение, что с таким лицом ей замуж не выйти. Я уверяла в обратном и оказалась права: все у нее сложилось хорошо.

Общежитие фирмы. Еще с тех пор, когда она была парашютной фабрикой. Старые серые ворота, огромный двор, в котором перпендикулярно улице тянутся бараки. Именно бараки, потому что внутри перегородок не было. В два ряда стояли кровати. Изголовьями к стенам. На стенах висели плакаты, вышивки, фотографии актеров. И кровати были с вышитыми подушками. Но уж как тут жили… Жили. И жила тут моя одноклассница, тихая миловидная девочка Вера Провидохина. Понятно, что многого она тут насмотрелась, даже я много чего там насмотрелась, просто приходя к ней. Да чего там: загонять людей в такие условия, лишать личной жизни, а потом ожидать чего-то? Девушек осуждать невозможно. Это они нас за пивом посылали.

О Вере не знаю ничего, кроме того, что она уехала с мужем в Челябинск.

Одно время за общежитием был большой пустырь, где росли высокие, больше моего роста кусты гибиска. Белые и фиолетовые цветы с темными серединками. В глубине пустыря слева был очередной карманчик, в котором находился большой коммунальный двор, там жила моя одноклассница Наташа с бабушкой и дедушкой, потому что ее родителей перевели работать за границу, а ей нужно было заканчивать школу. Неудавшаяся любовь Жоры Ходасевича…

Позже на пустыре построили детсад той же фирмы, и дети чинно гуляли во дворе детсада…

Далее тянулись глиняные дувалы, потом еще один двор с глинобитными лачужками — еврейский двор, где моя мама покупала мацу. Дальше шли три богатых частных дома. В одном сначала жили армяне, потом продали дом еврейской семье, матери и дочери. Мужчины сидели за какие-то экономические происки. Мать и дочь вечно сидели у ворот и сверлили глазами прохожих. Мне неприятно было мимо проходить. Потом мужчины вернулись, и женщинам стало не до безделья. Еще один армянский дом, там жили добрые хорошие люди, а с их сыном Валей мы часто болтали у их же ворот. И уже описанный мной татарский дом. Интересно, что это едва ли не единственный двор, где не было зелени — голый асфальт, что уж совсем для Ташкента нетипично.

Дальше через дорожку наш дом. Кстати, арык на Кренкеля пересох, и в одно время прямо поперек арыка стоял деревянный ларек с бакалеей, торговал молодой парень Сема. Он всему двору по блату муку продавал — дефицит в то время. Были у него еще сахар, крупы, конфеты. Года через два ларек убрали, и все очень об этом жалели.

Наш дом тянулся на полквартала. А следующим был дом Роберта, известного тренера по гимнастике, и его мамы тети Жени.

Рядом с Робертом в очень бедном домике жила еще одна армянская семья с дочерью Аней — удивительно красивой девочкой с огромными черными глазами. Роберта и его мамы уже нет, об Ане не знаю ничего.

А вот следующие два дома были солидные и богатые (нежно-зеленого цвета), и это перекресток с Обсерваторской.

На этом отрезке я знала всех. Если свернуть направо — дом Вовки Кандаурова, потом большой двор узбекской семьи Азимовых, где тоже держали корову. А напротив — бирюзовый дом, где жила моя любимая тетя Галя Петросянц с двумя сыновьями, с Артуром я училась в школе, а тетя Галя нам всем зубы лечила. Царство небесное обоим.

Не удивляйтесь, я сама удивляюсь, почему вижу все дома в цвете. Вот так они были выкрашены! А дальше по Малясова шел высокий глиняный забор, у которого долго сидел «холодный» сапожник, то есть частный. По-моему, он и жил в этом доме. Знаменитый Малясова, 24. Ну… Вот там я кого только не знаю! Вику Остапчук, которая, главное дело, совсем не изменилась! Она с Таней Вавиловой и Зулей училась на год старше меня. Вот с ней мы дружили. И сейчас тоже. Она, правда, в Киеве. Ученый человек. Ученый секретарь НИИ. Занимается чем-то таким, чего мне ни понять, ни выговорить. Чем-то электрическим. Как, кстати Юра Клейман и Наташа Данильянц, они энергетики, все трое. А еще там жил Игорь Кельман, мальчишка непоседливый, озорной и вообще двоечник. Правда, сейчас остепенился, живет в Америке в Бруклине, солидный такой, недавно в Ташкент приезжал. Дай ему бог здоровья!

К этому же дому примыкала квартира с отдельным входом с улицу, перила крыльца были выкрашены отчаянно густой коричнево-красной краской. Там жила Люся Школина, гордо заявлявшая, что ее полное имя Люциана, может оно и так. Удивительная фантазерка была. Ее воображаемому успеху у мальчишек можно было только удивляться… Но тогда я слушала и верила.

Это перекресток с Финкельштейна. А в угловом доме жила врач, и с ее сыном (он был лет на семь старше) я в шестнадцать лет дружила. Часами просиживали с ним и его другом на его крылечке, обсуждали философские проблемы, литературу и другие высокие материи. Где-то на Финкельштейна жила и Роксана Бабаян…

Дальше тянулись частные дома почти до самого «Уртака».

Добрались. Конец пути.

Я человек упрямый, даже упертый. И я ни на секунду не желаю представлять, что всего этого нет. Где-то нет, а где-то есть, как говорит магистр волшебных наук Марлаграм в «31 июня», измерений вовсе не три. А по крайней мере шесть.

И существуют параллельные миры, где остался жив и невредим наш родной Ташкент, свободный от кича и алюкобонда, родной пыльный Ташкент с асфальтом в дырочку, родные арыки, акации и чинары, родной Сквер с парками Горького, ОДО и Тельмана и старым зоопарком. С «Тридцаткой». С Алайским. Он остался. И мы все еще молодые. И липы по-прежнему цветут на Гоголя. И Владимир Митрофанович Петров все это рисует. Для потомков.

И мы обязательно там встретимся.

Это песня такая была:

И куда вы все торопитесь, куда? Поезда, поезда,

Почтовые и скорые пассажирские поезда.

С этого вокзала я много лет уезжала пятым поездом «Ташкент—Москва». На этот вокзал я много лет приезжала шестым поездом «Москва—Ташкент». За порядок номеров не ручаюсь. Но поезда точно были пятый и шестой.

Вообще я не люблю вокзалы и аэропорты. За их некую, сказала бы, временность. Там собираются люди ненадолго — еще немного, и они погрузятся в самолет или поезд, а их кресла в залах ожидания займут другие временные…

Те вокзалы к тому же были людными, грязными, бестолковыми. Там было вечно полно каких-то подозрительных личностей, попрошаек, воров, плохо одетых и дурно пахнувших людей. Приходилось следить за вещами и кошельками, и далеко не всегда удавалось уследить. На вокзалах всегда шла какая-то своя, непонятная пассажирам жизнь, собиралось какое-то невнятное общество, и мне там было неуютно. Сейчас многое изменилось, вокзалы стали гораздо чище, а в Узбекистане, как я поняла, провожающих и вообще на перрон не пускают.