Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Так вот, моему соседу по купе, как выяснилось, лет было уже под восемьдесят. Ну, я, естественно, бегала ему за чаем, за булками на станциях и т. д., за что он проникся ко мне самыми теплыми чувствами. Оказалось, что он бывший учитель, живет в Ферганской долине, ездил навестить сына, который служил в армии. Тогда существовал приказ министра обороны маршала Гречко, гласивший, что солдат не может проходить службу вблизи того населенного пункта, где родился и жил. И солдат рассылали по всему Союзу. Старый узбек уже успел накопить деньги на свадьбу сына, продав чеснок и гранаты.

— Сестра, — твердил он мне каждый день, — поедем ко мне в село, встретим вас и вашего сына как дорогих гостей, той устроим, музыканты играть будут.

Я вежливо объясняла, что еду к отцу, что он меня ждет, и, к сожалению, нельзя, и как-нибудь в другой раз… И тогда, как потом выяснилось, он решил устроить мне сюрприз. Оказалось, что в другом вагоне, плацкартном, ехал его довольно молодой спутник. И что этот самый спутник вообще-то сапожник и готов мне сшить любые самые модные туфли, но подрабатывает на различных торжествах, потому что прекрасно поет, в том числе и макомы.

И тут я вспомнила свое первое впечатление, и мне поплохело. Дело в том, что на заре ташкентского телевидения макомы передавали довольно часто. Я тогда этого слова не знала, но, дождавшись передачи и послушав пять минут, поняла, что это явно не для меня. И что мне это неинтересно. Но сказать это сияющему старичку, естественно, не могла, не показавшись бестактной грубиянкой.

Сыночек ехидно скалился сверху.

Привел старичок певца-сапожника. И стал тот петь. То ли действительно мой предыдущий опыт оказался неудачным, то ли человеком он был на редкость талантливым, только я потихоньку стала что-то понимать. И сыночек мой притих наверху.

Знаете, он очень красиво пел. Причем не пятнадцать минут, не полчаса, а просто давал концерт в купе. И тут пригодилась маленькая тарелочка, из которой вытряхнули сахар и печенье. В этот момент в купе не было немцев, русских узбеков. Были люди, объединенные совершенно для меня новым искусством. Я слушала во все уши. А ведь даже имени его не запомнила, разиня!

С тех пор я люблю макомы.

С тех пор мой сын тоже любит макомы. И мы иногда вспоминаем тот день в купе скорого поезда номер то ли пять, то ли шесть «Москва—Ташкент». Пять или шесть — точно. Туда-обратно. Один пятый, другой шестой.

Да, и что меня поразило уже потом: они жили в Ферганской долине.

Там, где много лет спустя громили турок-месхетинцев… Один из первых уроков национализма. Одних натравили на других. Я ведь не зря написала: в том купе не было национальностей. В том купе были люди. Просто люди.

Было это в году эдак семьдесят пятом. И возвращалась я, сами понимаете, из родного города. Время самое точное: конец июня. У нас вся драчка в отделе случалась из-за летних, именно летних отпусков. Весна и осень никому не годились, дети еще не закончили или только начали учебу. А у меня сыну три-четыре года, точно не помню, сколько было тогда. Я соглашалась на май, брала отпуск на тридцать первое, уезжала в Ташкент, там тепло, там яблоки… А еще там по тому времени было столько дефицита! Во-первых, в конце июня можно было везти самое драгоценное: помидоры, которые так и продавались картонными коробками. Во-вторых, модные детские вещи типа футболок, которые в избытке производили ташкентские артельщики, весь Алайский был ими забит. В третьих, вещи, которые в Москве добывались в огромных очередях, в Ташкенте либо продавались свободно, либо доставались на вполне законной толкучке, а милиция смотрела сквозь пальцы. Допустим, в Москве дефицит постельного белья, а в Ташкенте… Ну и так далее. О книгах я не говорю: дай бог счастья издательству Гафура Гуляма. Так что из Ташкента я загружалась, как верблюд, и будь у меня коммерческая жилка, ей-богу обогатилась бы. А так — везла себе и подругам, которые скидывались и давали мне деньги.

В тот раз меня крупно угораздило. Начиная с зимы, безумным дефицитом в Москве стало золото, на которое собирались повысить цены, а следовательно, убрали из свободной продажи. Всем и мне тоже оно немедленно и страшно понадобилось. Подумайте: золотые сережки стоили от пятидесяти рублей. И я в Ташкенте затарилась на все выданные и собственные деньги. Добычу я зашила в узелок, который в свою очередь зашила ясно куда. И так ловко, что ничего не выпирало. Везла я рублей на тысячу — немалая сумма по тем временам. Ну, конечно, помидоры, детские вещи, книги, посылки друзей друзьям: все как всегда. Очень многие ташкентские жители приезжали к поезду, шли вдоль вагонов и обязательно находили знакомых, коим посылки и впихивались. Интересно, как купе не лопались? У всех было примерно по столько, еще пол-столько и четверть-столько… Я уже не говорю о проводниках, которые снабжали московские рынки. Они прятали фрукты-овощи еще и в подвагонные холодильники. Я сама однажды была свидетелем, как поезд (заметьте, скорый поезд) затормозил у какого-то городка, где остановки не полагалось, и шустрые молодцы быстро перекидали гору мешков на перрон. И ничего, обошлось.

А в тот раз ситуация развивалась совсем странно.

В наше купе села крайне непонятная на вид женщина. Завивка, размалеванное лицо и страшные опухшие руки алкоголички. При виде этих рук сразу появлялась мысль: сидела. Эту мысль я отогнала как невероятную: откуда у бывшей арестантки деньги на купейный вагон? И, как выяснилось, зря. Первое, что сделала женщина, — достала бутылку дешевого вина, заткнутую пробкой, то есть уже открытую, конфеты и объявила, что празднует освобождение. Мол, была водителем, сбила человека ее, и закатали. Теперь я понимаю, что она вряд ли говорила правду. Да какая, собственно говоря, разница?

Напротив ехали мы с сыном. Верхнюю полку с ее стороны занимал парень, который ехал в Москву на операцию: сохла рука. На верхнюю полку с моей стороны пришел железнодорожник, возвращавшийся домой после поездки к умирающей матери.

Дама напротив быстренько улизнула в соседнее купе, где ехали господа офицеры-отпускники. И пошло такое веселье… До чего же неразборчивы бывают мужчины.

Вагон гремел. Веселье постепенно переходило в оргию, а вечер — в ночь. То и дело дама с кокетливым хихиканьем вырывалась из соседнего купе и вламывалась к нам. Приходившие офицеры утаскивали ее обратно, и все повторялось сначала. Мой ребенок плакал, потому что ему не давали спать. Я сжалась, не зная, что делать: угомонить четверых пьяных мужчин и пьяную женщину возможным не представлялось. И тут с верхней полки спрыгнул наш сосед. Промаршировал к проводнику и потребовал вызвать бригадира. Как ни странно, бригадир появился. И тогда этот совершенно не знакомый мне человек, которого я всю жизнь буду считать настоящим мужчиной, громко сказал: