Александр Во - Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны

Не в нашем характере всем пятерым братьям и сестрам друг с другом общаться. Ты можешь поговорить со мной или Гретль, но втроем нам пришлось бы трудно. Пауль и Гретль — и того хуже. Хелена хорошо ладит с каждым из нас по отдельности, но тебе никогда не придет в голову разговаривать со мной и Хеленой вместе. Мы все тяжелые, плохо отшлифованные блоки, которые плотно друг к другу не подогнать… Мы можем общаться друг с другом, только когда беседу разбавляют друзья [224] Л. В. — Г. В., 11.1929, GBW. .

Так как семья не могла общаться полноценно, они использовали Пале как гостиницу, по возможности избегая общих дел, а комнаты превращались в частные конклавы с собственными гостями. Одна такая гостья, приятельница Пауля, вспоминает напряжение на Аллеегассе, когда после обеда Людвиг попросил свою гостью, Марию Баумайер, сыграть ему на фортепиано. Вдвоем они удалились в соседнюю комнату.

Я услышала музыку за стеной и хотела послушать поближе, но понимала, что «Люки» не потерпит вторжений. По крайней мере, со стороны друзей Пауля. Патриотизм и семейная гордость держали Витгенштейнов вместе, но каждый брат и сестра твердо держались собственных убеждений [225] MD, ‘Memoirs’, vol. 2, p. 16 .

Людвиг вместе с сотнями тысяч австрийских солдат попал в итальянский плен сразу после перемирия. Итальянцы использовали пленных как разменную монету в переговорах, чтобы выторговать себе спорные территории к северу от Пьяве. Окончание боевых действий не положило конец духовным исканиям Людвига. Даже в лагере для военнопленных он сохранил решимость Христа пройти через все возможные испытания, отказавшись от офицерских привилегий и попросив охрану, чтобы его перевели из офицерской тюрьмы в ближайший лагерь для рядовых, где разразилась эпидемия тифа. Когда швейцарские друзья с хорошими связями написали представителям Ватикана и попросили помочь освободить Людвига (на том трогательном основании, что мать уже потеряла троих сыновей, а дома остался только один калека), он заявил медицинской комиссии, что не намерен выходить на свободу раньше своих товарищей-заключенных. Его нравственный напор, немыслимая серьезность, пронзительный взгляд и личный магнетизм привлекали последователей в лагере так же, как и на поле боя. Один из них, Франц Парак, сидевший с Людвигом в Монте-Кассино, боготворил молодого философа и приветствовал каждое высказывание раболепными вздохами. Людвига это раздражало, он признавался, что солдат напоминает ему о матери и, к великому сожалению Пара-ка, не захотел увидеться с ним после освобождения.

Вернувшись в Вену в конце августа 1919 года, Людвиг сразу пошел в банк и заявил, что деньги ему больше не нужны и он хочет от них избавиться. Менеджер встревожился, назвал это «финансовым суицидом», а герр Тренклер, управляющий семейными активами, всплеснул руками, когда Людвиг попросил, чтобы тот составил все необходимые бумаги, так чтобы у него не осталось ни единого медного хеллера. В тот же день Людвиг написал другу: «Мне не очень хорошо (насколько это касается состояния моего рассудка» [226] Л. В. — Паулю Энгельману, 25.08.1919, цит. по: Монк, с. 185. . Он определенно находился в раздрае, но его решение было несокрушимым, и никто не мог его отговорить. Когда он сообщил семье о своих планах, они тоже переживали за него, хотя Гермину больше потряс новый выбор профессии. «Работать учителем в начальной школе человеку с такими способностями к философии — все равно что высокоточным инструментом вскрывать ящики», — сказала она [227] HW1, p. 110. . Говорят, он ответил: «Ты напоминаешь того, кто смотрит в окно и удивляется странным движениям прохожего. Он не знает, что на улице бушует ураган и что этот человек едва может удержаться на ногах».

За решением Людвига избавиться от денег и стать учителем чувствуется влияние Толстого, потому что великий русский романист пятьюдесятью годами раньше отказался от собственного аристократического положения ради аскетического самоотречения и скромного труда. Наставление Иисуса избавиться от богатства звучит в «Кратком изложении Евангелия» в четвертой главе как заповедь:

«Не припасайте себе припасов на земле. На земле и червь точит, и ржавчина ест, и воры крадут» [228] Толстой, с. 845. .

Любопытно, что в версию Толстого не входит ни один из библейских пассажей, где Иисус приказывает раздать богатство бедным. Самый известный из них содержится в Евангелии от Матфея в виде истории о богатом юноше, которому Иисус говорит:

«Если хочешь быть совершенным, пойди продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, и следуй за Мною» [229] Евангелие от Матфея, 19:21. .

Людвиг решил отдать деньги трем богатым родственникам: Паулю, Гермине и Хелене. Гретль исключили из этого списка на том основании, что она гораздо богаче всех остальных, поскольку большая часть ее состояния, безопасно вложенная в американский фондовый рынок, не пострадала от губительной австрийской гиперинфляции.

Но в то время это было не так очевидно. К примеру, Гермина думала, что Гретль исключили, потому что они с Людвигом были не в ладах. Высказывались предположения, что он отдал деньги родным (а не беднякам), потому что так удобнее, ведь большая часть наследства — недвижимость. Отчасти может быть и так, но также Людвиг считал, что деньги развращают, а поскольку у родных их и так много, едва ли они развратят их еще больше.

В спор, вызванный поступком Людвига, были вовлечены все члены семьи. Старший брат Карла, дядя Пауль, разозлился на тех, кто взял деньги Людвига, и обвинял их в обогащении за счет младшего брата, который явно не в себе. Он настаивал, чтобы они создали тайный фонд на тот случай, если он передумает и захочет вернуть свои деньги. Гермина, стремившаяся исполнить «все желания Людвига до малейшей детали» [230] HW1, p. 110. , твердила, что лучше знает брата, и чтобы сохранить ему рассудок, надо делать то, что он просит. Дядя Пауль, любивший собственное имущество до такой степени, что оставил указания положить кое-что с собой в гроб, не мог и не хотел понять племянников и племянниц и в праведном гневе перестал общаться с теми, кого обвинял в том, что они наживаются на безумии Людвига.

Угроза захвата власти большевиками в Вене казалась вполне реальной. Русскую революцию, по мнению Пауля, «начали евреи… При царистском режиме их угнетали, и наконец бедняки-евреи пожинают выгоду от свержения режима и, как и в Вене, они составляют большую часть правительства» [231] PW, Russian Notes, p. 5, pc. . В Вене до войны было много евреев — по некоторым оценкам, 10 % населения — и их число быстро росло во время конфликта и в последующие месяцы. Множество галицийских евреев укрывались в городе от вторжения русских в Польшу, и в 1919 году из Венгрии после падения еврейского большевистского лидера, Белы Куна, хлынул новый поток беженцев. Недолгое пребывание Куна у власти принесло репрессии, и после его изгнания все венгерские евреи — не только те, кто заседал в правительстве, — подверглись жестоким расправам. Многие из них, включая самого Куна, бежали в Австрию. Там и в Берлине он безуспешно пытался разжечь марксистскую революцию. Дни Куна закончились в СССР, где его убили палачи Сталина.