Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Мама-мия! Здрасьте! Что это должно означать теперь? Но для такой дуры, как я, было ясно только одно, что все возвращается на круги своя, то есть надо с кем-то оставлять детей и ехать как можно скорее в Рим, возобновлять череду своих привычных любимых свиданий с Маэстро. Хотя все происшедшее на этот раз на самом деле было как-то по особенному неприятно, учитывая, что в новой ситуации почва под моими ногами была гораздо менее твердой, и моя позиция гораздо более уязвимой… Надо было бы насторожиться… Но где там?..

Я следовала своей судьбоносной жизненной тропой, не задумываясь в очередной раз, что там Лариса снова наплела про меня Андрею, чем объяснялось их молчание? В конце концов все, что связано с Ларисой, как всегда покрыто тайной неизвестности — так что ничего принципиально нового не произошло. Все складывается через препятствия, но счастливо — впереди снова работа с Ним — при чем туг все остальное? «Ужимки и прыжки»? Не впервой! Тем более, что очень скоро Лариса даст частично убедительное, частично неясное для меня объяснение…

А пока душа грелась новым приливом воодушевления. Детей на недельку распихала по добрым друзьям. К тому же в газете «Фолкскрант» согласились опубликовать мое интервью с Тарковским — так что поездка еще к тому же и окупалась. А денег-то здесь совсем не было…

Помню еще мое удивление, когда сотрудник отдела кино Питер ван Бюрен попросил меня «не писать в своем интервью никакой антисоветчины, как это принято у русских эмигрантов». Я, правда, и не собиралась ее писать, но мое советское воспитание базировалось на том, что западная пресса просто жаждет нас «оболгать и унизить». Здесь тоже что-то не сходилось, но в приятном для меня аспекте. Не все так просто, наверное…

И вот я впервые в Риме, куда я прикатила на поезде, в той самой квартире, чье лирическое описание, сделанное для газеты, цитировано мною выше. После странноватой предыстории встретились мы на редкость тепло и задушевно, как люди родные и близкие, близкие и родные даже более, чем это было почти недавно дома, в Москве. Может быть, потому, что теперь нас объединяла общая эмигрантская судьба, отчасти общие эмигрантские тяготы, особенно роднившие нас потому, что и мне, и Тарковским предстояло завершить эмигрантское переселение окончательным объединением семьи. Мне не хватало моего мужа, отца моих детей, а Тарковским — их Тяпы и Анны Семеновны.

Мы говорили, говорили и не могли наговориться всласть, поражаясь, что судьба снова свела нас вместе уже здесь, на далеком когда-то Западе. «Это перст Божий», — с умилением и надеждой повторяли мы опять. Лариса кормила нас как всегда вкусно и сытно, и выливали мы с ней себе в удовольствие, так как Андрей в это время снова не пил. Я нежилась в их радушие, наслаждаясь давно знакомым уютом.

Но когда мы остались с Ларисой вдвоем, несмотря на всю размягченность моего состояния, я все-таки пойнтере-совалась, чем было продиктовано их безответное молчание на мои телефонные звонки. Последовали два ответа.

Первый был вполне привычен и убедителен. Вновь оскорбленная Лариса рассказывала мне, что Андрей снова и ужасно предал ее. Что у него роман с итальянкой Донателлой Боливия и что он обнаглел до такой степени, что встречал ее на аэродроме вместе с ней. «Нет, ты представляешь? Это после всего, что я пережила с ним? После того, что я оставила в Москве детей, маму? Не-е-ет, такого эгоиста я еще не видела! Тем более здесь, на чужбине — ты не представляешь, как мне здесь одиноко. Ведь я совершенно одна! Так что пока я опомнилась от этого нового сюрприза и приходила в себя хоть как-то… конечно, мне было не до звонков»… Ой, бедная Лариса! Ну, Андрей дает!

Но второе объяснение было прямо-таки совсем неожиданным и для меня абсолютно нелогичным. Лариса объяснила мне, что заведующий Отделом внешних сношений Госкино СССР, (кажется, это был Шкаликов), с которым она очень много общалась перед отъездом, настойчиво посоветовал ей держаться от меня подальше. А потому она сомневалась…

Вау! Что бы еще это могло значить? Если предположить, что меня завербовало КГБ, то зачем Шпаликову делать Ларисе такое предупреждение? А если КГБ советует им не общаться со мной, потому что в их глазах я предатель и изменница родины, то почему это должно волновать Тарковских? Так что, задумавшись ненадолго, я предоставила им самим «хоронить своих мертвецов», разбираться с теми проблемами, которые меня лично никак не касались. Оставалось только недоуменно пожать плечами — бред как всегда!

Но развивая эту тематику дальше, Лариса продолжала взахлеб жаловаться мне, как сложно и трудно ей было вырываться из Москвы, пороги скольких кабинетов она обивала. И что же теперь в награду? Снова все то же, все также и на чужой земле тоже… Да. И переживания Ларисы оставались теми же. Хотя тем более странно, что она не позвонила мне. Как-то не очень похоже на нее, переживавшую измены Андрея всегда бурно, вовлекая в свои страдания сразу же первого попадавшегося ей под руку человека. И вдруг такая сдержанность в отношении меня???

Но обо всем этом тоже не хотелось больше думать — все равно все было привычно и по-особому хорошо: так тепло меня встречали, так по-родственному доверительно текли речи… И, в конце концов, какая разница, что позади осталась еще одна неприятная зазубрина наших отношений?!

Мы бродили по Риму, и Андрей демонстрировал мне свои любимые места, как завсегдатай этого города. Он упивался своей любовью к Риму и Италии. Наслаждался каждой улочкой и каждым фасадом. Пьяцо Навоне называл самой красивой площадью из всех, что ему пришлось видеть в мире, увлекая нас затем на площадь Испании и площадь Святого Петра. Затормозил постепенно у бесконечных букинистических базарных рядов на набережной Тибра и вдруг предложил мне выбрать себе от него в подарок какую-нибудь книжку. Я прямо-таки обомлела — он никогда в жизни ничего мне не дарил — и, смутившись, я постаралась найти что-нибудь подешевле. Немного порывшись, я вытащила из стопок книг старый буклет путеводителя по Риму для туристов с цветными фотографиями. Я переслала потом этот буклет в Москву своему мужу, чтобы он мог хотя бы немного приобщиться к тем красотам, которые были теперь нам так доступны.

С Ларисой мы регулярно ходили на рынок, расположенный на Пьяцо Фарнези, близ Виа де Монсерато, где жили Тарковские. Запомнилось на всю жизнь, как Лариса купила там подарок для моего старшего сына Степы. Он прекрасно рисовал в свои четыре года, обожая изображать всяких страшилищ и прочую нечисть. Поэтому она купила замечательного китайского дракона, которого он много потом рисовал и который хранится у него до сих пор…

Как выяснялось дальше, отношения Ларисы с Андреем складывались в Италии по-новому сложно, как в лирическом, так и в материальном плане. При всем том, что Лариса, по ее уверениям, все время спасала Андрея от нищеты, сама всегда была очень склонна транжирить деньги — страсть к обильным застольям, плотоядным наслаждениям, красивым туалетам всегда ей сопутствовала, и она жила в ощущении, что всего этого не дополучила от своего «гениального» спутника.