Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

1) Прежде всего в этом письме нужно сказать, что у меня сейчас в связи с завершением «Ностальгии» слишком много и без того производственных и экономических сложностей. Что обстановка чрезвычайно нервная. Потому что я сам должен следить за каждым движением итальянской административной группы, цель которого, как можно скорее завершить фильм, даже ценою его качества. Для меня такая «цена» неприемлема.

2) Я отдаю себе отчет в том, что есть некоторые вопросы и проблемы, которые могут беспокоить Ермаша. Это прежде всего вопрос взаимосвязи между выплатой Совинфильму оговоренной суммы денег и нашим отказом приехать в Москву для съемок известных сцен.

Должно быть ясно, что у группы просто нет ни денег, ни времени, чтобы выезжать на досьемки в Москву. Но насколько мне самому удалось выяснить, это обстоятельство не может повлиять и не повлияет на выплату всех денег Совинфильму, которые были оговорены в контракте.

3) Очевидно в Госкино могут возникнуть вопросы, касающиеся изменений в сценарии, коль скоро мы отказались от предполагавшихся съемок в Москве. Нужно успокоить Ермаша и пояснить ему, что изменения не касаются существа известного ему сценария, санкционированного им к постановке в Италии. Я вынуждено отказываюсь от московских пейзажей, но не от существа содержания этих сцен. Ведь не пейзажи сами по себе являются драматургической пружиной фильма.

4) Финальная сцена «Луна» по прежней давней договоренности с Совинфильмом должна была сниматься в Италии — через объект: деревенский дом Горчакова. Эта сцена уже снята вполне удовлетворительно и не вызывает у меня никаких сомнений или опасений, то есть снята именно так, как было задумано и написано в сценарии.

5) Вообще изменения в фильме сейчас связаны с тем, что выброшена большая цитата ( теперь я уже не помню, какая, записанная у меня «прест» — О. С. ) и как замена — надеюсь вас это не огорчит — я ввел линию Доменико, простого итальянца, о которой вам рассказывал в Риме.

Итак, надо еще сказать Ермашу, что атмосфера создания фильма и без того нервная, усугубляется еще и тем, что мой сын каждый раз плачет, когда я звоню ему по телефону в Москву. Поэтому у меня самого нет большей мечты, нежели завершить, наконец, эту картину.

Тем не менее сейчас я все-таки никак не могу приехать и поэтому прошу вас похлопотать о продлении моего пребывания с женой в Италии еще до конца мая, потому что картина едва ли будет готова к концу апреля.

Это несмотря на то, что итальянцы страшно меня торопят, но поступиться качеством картины из-за производственных сроков, я не намерен. Так что очень прошу вас помочь мне закончить картину спокойно и тем самым несколько разрядить напряженно-нервную атмосферу, создавшуюся ныне.

Еще об изменениях в сценарии: я усилил линию связи нашего героя с простым незащищенным обществом персонажем, чего раньше не было. Это изменение возникло потому, что взаимоотношения нашего героя с героиней не могли претендовать на исчерпывающее (достаточно полное) выражение нужной мне мысли. Наш новый персонаж Доменико в знак протеста духовным состоянием современного ему общества кончает жизнь самосожжением — это важный для меня идейный акцент.

Я понимаю, что у вас есть поводы для естественных беспокойств, но, главное, у вас нет оснований волноваться за идейно-художественный уровень моей картины. Кроме того, я не очень хорошо себя чувствую, и такие кратковременные перелеты в Москву были бы сейчас для меня тяжелы.

В конце по просьбе Андрея я сделала еще одну приписку:

Напиши еще о том, что у меня есть масса предложений, от которых я отказываюсь.

Перечитывая сегодня эту заготовку письма к Ермашу, остается только улыбнуться нашей наивности и противоречиям, сквозящим за каждой строкой. С одной стороны, Андрея так нервирует сын, плачущий во время каждого разговора со своим отцом, но, с другой стороны, он слишком плохо себя чувствует, чтобы совершить краткий визит в Москву.

Или: итальянцы торопят, но я не намерен торопиться с завершением картины, то есть практически к кинофестивалю в Канне, на который он, конечно, рассчитывал и на который торопился. (Парадокс, но прямо-таки вывернутая наизнанку история с «Зеркалом».)

Но как все-таки изменилось самосознание, думается теперь. Когда-то Тарковский с Юсовым, с трудом вырвавшиеся в Японию для съемки длинного проезда Бертона по трассам города будущего, оплатили своими собственными деньгами закупку лишних метров кодака. А теперь Тарковский отказывается от визита в Москву из страха не вырваться обратно или отсчитать деньги Совинфильму, хотя, я уверена, он мог бы получить дополнительные пронзительные кадры того самого мира, о котором так ностальгирует Горчаков.

И последнее. Очень важное в связи с той припиской, которую он попросил меня сделать: у Тарковского к тому моменту, увы, не было никаких предложений работать, от которых бы он отказывался. Но он готовил себе более полное от-отупление вглубь Европы. И это была главная реальность еще до всякого Бондарчука…

При этом он очень боялся последствий своих намерений, а Лариса несомненно культивировала в нем этот страх в необходимых пропорциях для достижения главной цели. Потому что сама она на самом деле не боялась ничего, лишь изображая овечку, готовую к закланию рядом со своим любимым. Знала она Андрея прекрасно и умела играть на каждой клавише его слабостей. А он был убежден, что каждый шаг совершает сам. При этом ему, видимо, не без оснований казалось, что за ними вообще следят. А если советские заподозрят его в намерении остаться, то, как мы полагали, его запросто запихнут силком в свою машину среди римской улицы и доставят через посольство в Москву. Мы думали так, вдоволь начитавшись в свободном мире самиздата, но в реальности с трудом представляя себе, каким образом действуют эти силы. Значит самым страшным и рассказанным нам в книжках образом… Кстати, надо заметить, я не помню, чтобы Андрей интересовался самиздатской литературой в Москве.

А поскольку он при всех тяжелых сомнениях в сущности уже решил не возвращаться в Россию, то ему нужна была работа на Западе. Те самые «предложения», которые бы давали ему официальный повод для запроса новой визы или продления старой для себя и Ларисы, а также для просьбы разрешить выезд к нему сына и тещи.

Уверенный в том, что телефон его тоже прослушивается, и, вообще предпочитая, как говорит моя мама, «переб-деть, чем не добдеть», он попросил меня устраивать его дела по моему телефону в Амстердаме. Я, конечно, была снова счастлива быть чем-то полезной. А для того, чтобы все выполнить точно и ничего не перепутать я записывала в свой блокнот все его поручения и соображения о том, с кем связываться, что делать и как действовать.