Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Вот вам рассказ самого Тарковского о той реальной ситуации, в которой ему пришлось работать в Риме и как он ее оценивал тогда. О тех новых сложностях и проблемах, которые ему приходилось решать в новых производственных условиях:

Здесь трудно работать — все считается на деньги, а «Ностальгия» снимается на очень маленькие деньги. Я никогда так не уставал, как работая над этой картиной. Я впервые оказался в непривычных для себя условиях, которым я внутренне сопротивлялся. Здесь существует система экономического давления на режиссерский замысел. Если затянулась подготовка к фильму, то я оказался лишенным возможности снимать некоторые сцены в Москве. Вопрос всегда ставится одинаково: есть ли на это деньги?

Если я ожидаю необходимой мне для кадра погоды, то в следующей сцене приходится чем-то поступиться, чтобы уравновесить затраты. Пересъемки «Сталкера», например, здесь были бы совершенно невозможны. Или, например, для того, чтобы фильм мог считаться итальянским, я был обязан занять в работе определенное число итальянцев. Потому мне пришлось отказаться от двух французских актеров.

Легко писать стихи у себя дома. Лирическое состояние требует уединения, которое, конечно, легче обрести в привычных условиях. Трудно сосредоточиться и удерживаться в нужном творческом состоянии в новых обстоятельствах. Многое мешает.

Я привык работать с теми же своими людьми. Здесь привычные для меня стереотипы общения не годятся. Весь принцип взаимоотношений в съемочной группе нужно было усваивать заново или заново изобретать. Нужно было гораздо более подробно и детально оговаривать замысел с художником или оператором, к чему я не привык и требовалось больше сил, перенастройка…

Хотя, в то же время, опыт работы на Западе кажется мне очень важным и плодотворным. Мы получаем возможность посмотреть на собственную страну со стороны и ощутить гораздо более рельефно обаяние многих деталей нашей жизни. Этот мой личный опыт кажется мне тень важным в общественном плане. Следует обращаться к такому содружеству даже для того, чтобы укреплять свое влияние в этом взаимодействии. Со стороны по-новому и по-другому понимаешь русский характер, ощущаешь действительный престиж русского искусства. А то последнее время мы стали слишком мало заботиться об утверждении своего престижа в мире. А здесь многое могло бы восприниматься от нас с жадной готовностью, номы так мало предлагаем! Мы сами себя недооцениваем, чего-то стесняемся, хотя, на самом деле, имеем все возможности эстетического влияния на искусство Запада. Здесь отнюдь не все так уж благополучно. Американцы душат европейское кино. И общий поток продукции чрезвычайно низок по качеству, также как весьма невысок престиж нашей профессии.

Этот престиж Тарковский серьезно собирался поднять и утвердить получением Пальмовой Ветви на грядущем кинофестивале в Канне. С этим фестивалем он имел давние сложные отношения, с которыми он надеялся произвести, наконец, окончательный расчет. Внеконкурсная скандальная демонстрация в Канне «Андрея Рублева», против которой возражала соответствующая советская администрация — могла завершиться в силу своей полулегальности лишь премией ФИПРЕССИ. «Солярис», официально представленный конкурс получает не Пальмовую ветвь, а три премии: Специальный приз Жюри, экуменический приз и снова ФИПРЕССИ. На тот фестиваль Андрей ездил и был им разочарован, много рассказывал мне потом о «политизированных» мотивах премий и не очень приятной для него «буржуазной» атмосфере фестиваля в Канне, не слишком озабоченного судьбой подлинного искусства…

«Зеркало», как я уже писала, никуда не пускали. А «Стажер» был в широком прокате, но с фестивалями как-то не успело все сладиться, может быть, потому, что Андрей уже собирался во всю в Италию. «Ностальгией» он собирался взять, наконец, реванш именно там, на Лазурном берегу…

Вожделенный Гран-при сразу поставил бы его в статус «генерала», как ему, во всяком случае, казалось… В принципиально новые отношения с «родным» советским начальством. А также определил бы его новую экономическую ситуацию на Западе, хотя, как он говорил, ему глубоко чужда суетность фестивалей, их пошлый коммерческий дух.

Отбывая следующий раз из Амстердама в Рим, я сделала для себя пометки в записной книжке, чтобы уточнить с Андреем некоторые детали по данным мне поручениям:

1) Письмо Ростроповичу.

2) Письмо Альмарку.

3) Спросить, каким образом дать Андрею ответ о результатах моих переговоров с ними (т. к. Андрей считает, что его телефон в Риме прослушивается КГБ).

4) Спросить деньги на телефонные звонки.

5) Телефон Альмарка.

6) Кто «наш общий друг» или шведское посольство.

7) Адрес (почтовый) Тарковского в Италии (ниже он вписан мне в блокнот собственноручно рукой Тарковского, также, как и его телефон в монтажной).

8) Что с фестивалем в Роттердаме, должны ли они спрашивать разрешение на приезд туда Андрея у Госкино.

9) Нет ли для газеты какого-то кадра Андрея в работе на «Ностальгии».

10) Какие премии он наполучал — для интервью!

11) Каковы его намерения с нашей книгой? Согласен ли он, чтобы книга издавалась под мою ответственность, якобы без его согласия?

Помню, что когда мы встретились, Андрей опять заявил о своем решительном намерении издавать книгу, полагая, что теперь она нуждается в дополнениях: нам следует расширить все то, что сказано о «Сталкере», дописать главу о «Ностальгии» и сделать заключение. Однако, на том отрезке времени мы еще не планировали конкретные сроки работы, решив, что прежде всего, нам нужно найти издателя, для которого мы будем работать.

А когда он прочитал текст моего интервью с ним для «Фолкскранта», то сделал два симптоматичных замечания:

1) Убрать пока все, что касается темы Березовского, введенной контрабандно и подозрительной для советского начальства, у которого преждевременно могут возникнуть нежелательные аллюзии и подозрения крамолы;

2) Еще раз подчеркнуть, как он замучен и устал.

Что касается приглашения Тарковского на роттердамский кинофестиваль, то в 1983 году оно не состоялось. Одна из голландских газет писала по этому поводу: «К сожалению, все попытки получить Тарковского в Роттердам закончились ничем. Однако, интервью, которое мы помещаем сегодня, приближает его к нам. Оно записано Ольгой Сурковой, русским кинокритиком, знающей Тарковского лично и живущей теперь в Голландии. Суркова ездила к нему в Италию перед его возвращением домой в Москву (sic!) и записала целый ряд его мыслей о „Ностальгии“, русской душе и кино вообще».

Как видите, достаточно очевидно, что Тарковскому нужно было тогда играть две игры. По официальной версии, он то ли вот-вот должен был отправляться в Москву, толи вовсе уже уехал. А по конкретным шагам, которые он в действительности предпринимал уже до кинофестиваля в Канне, можно утверждать, что он во всю искал пути для продления своего пребывания на Западе.