Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Так что, приехав в Амстердам, я начала выполнять порученное мне задание, то есть начала, названивая, связываться с разными людьми в поисках разного рода возможностей…

Что именно мне удалось сделать тогда? Тогда мне удалось установить два очень важных контакта, сыгравших ключевую роль в дальнейшей судьбе Тарковских.

В начале 1983 года в Амстердамском университете было объявлено выступление писателя Владимира Максимова, возглавлявшего самый крупный эмигрантский журнал «Континент». Я, конечно, пошла его послушать, помня его сетования на то, как на чужбине теряется подлинная связь с широким читателем, так как, по его невеселой шутке — «на Запад едет не читатель, а едет писатель». А горестная, по его словам, потеря связи с жизнью лишает писателя возможности черпать свое вдохновение в той жизни народной, которая осталась за далеким кордоном: «Выходя к пивному ларьку у себя дома на родине, я получал больше информации о жизни наших людей, чем за годы, проведенные в изгнании».

После выступления он сидел в университетском студенческом кафе, и я, взвесив все «pro» и «contra», решилась на свой страх и риск подойти к нему. В конце концов, именно этот человек является ключевой фигурой русской эмиграции, уже признанным генералом диссидентских кругов за рубежом. А потому я задалась целью получить его к себе в гости, чтобы спросить его советов и содействия в связи с намерением Тарковского задержаться на Западе.

Надо сказать, что Максимов поразил меня своим обликом типичного среднего советскогописателя, каких так много толпилось на моей памяти в залах и ресторане Центрального Дома Литераторов. Годы эмиграции никак не изменили, как вскоре выяснилось, к сожалению, не только его внешнего облика — я имею в виду, например, манеру держаться или одеваться — но, увы, и всей системы и логики его мышления. По внешнему виду ну, прямо-таки один из безликого большинства членов Союза писателей СССР. А по типу мышления, системе аргументации в нем оставалось что-то такое до боли знакомое из нашего общего исторического прошлого, что-то такое же тенденциозное, прямого общения с которым в России мне удавалось брезгливо избегать… Так что антисоветское, нисколько не облагороженное влиянием «цивилизованного» демократического западного мира, только воскрешало в памяти простой советский лозунг: «кто не с нами, тот против нас»…

Но это были мои личные наблюдения, не имевшие отношения к той реальной помощи, которую, с моей точки зрения, мог оказать Максимов Тарковскому. В результате он приехал ко мне в мою амстердамскую квартиру в сопровождении своего знакомого по фамилии Пушкин, сказав, что в присутствии этого человека я могу бьггь с ним абсолютно откровенна, ничего не опасаясь. Но прежде чем я успела приступить к своему повествованию, он в соответствии со своим «слишком» русским обликом успел быстро наклюкаться до такой степени, что попытался приставать ко мне на кухне, где я в соответствии с той же русской традицией готовила какой-нибудь закусон. Правда, мне довольно легко удалось усмирить его двумя вескими, видимо, не только для меня, но и для него аргументами: мое приглашение продиктовано совершенно другой «идеологической» задачей, а «моральным» препятствием его неожиданным домогательствам служит мое давнее, еще детское знакомство с его женой Таней Полторацкой, бывшей соседкой по писательскому дому на Ломоносовском… Тут он рассказал мне, что в Париже у них растут две дочери…

Но далее, когда мы втроем воссоединились, наконец, в застольной беседе, и я изложила подлинную цель моего приглашения, лик господина Максимова искривился презрительно-снисходительным выражением: «Да, я что-то слышал уже по этому поводу, но ведь Тарковский, кажется, не хочет идти на разрыв с Союзом, то есть хочет и невинность соблюсти, и капитал приобрести». Подумайте, как хорошо работали соответствующие службы (видимо, анти-КГБ!) и за рубежами нашей исторической родины, как делово и профессионально ставился вопрос в нужном направлении! Ни фига себе…

Заткнув первое впечатление на задворки сознания, я уперлась в главную тему — уникальной художественной личности Тарковского, далекой от политики, и особенности его частной человеческой ситуации. С горячностью, определявшейся моим страстным желанием помочь великому художнику, я стала убеждать Максимова в том, что он требует к себе специального нежного отношения. Нельзя, мол, сбрасывать со счетов, что у него в Союзе остались сын и отец, большой русский поэт, что он не может рисковать не только их судьбой, но и судьбой своего первого сына Арсения. А потому Тарковский не может пользоваться прямыми антисоветскими выпадами. Я расписывала вновь и вновь ситуацию Арсения Тарковского, который начал публиковать свои собственные стихи сравнительно недавно, и Андрей не может решиться помешать его более или менее спокойной старости всякого рода громкими идеологическими заявлениями. Приводила в пример свой собственный опыт, который также известен Тарковскому, когда я выехала из Союза официально, по причине брака с иностранцем, а не как диссидентка, то тем не менее мой отец был не только немедленно уволен с работы, но перед ним закрылись все издательства… А выезд моего подлинного мужа и отца моих детей пока полностью блокирован…

В итоге под напором этих аргументов Максимов сдался и прямо из моей квартиры стал связываться с Растроповичем и Аксеновым. Я жила тогда очень бедно и, отдавая должное господину Максимову, должна отметить, что, покидая мой дом рано утром, когда я еще спала, он оставил мне сумму денег, покрывавшую его звонки от меня в Америку.

Когда на следующее утро я сообщила Андрею о предпринятом мною шаге, неожиданном для него, то он очень заволновался. «Как? Зачем? — восклицал он поначалу — Теперь все это приобретет слишком широкую огласку!» Ведь он всегда предпочитал держаться подальше от диссидентов, не разделяя по существу их общественно-политического пафоса. Но я заверила его, что знакомство это подвернулось очень удачно, потому что Максимов позвонил при мне Растроповичу, а также Аксенову, то есть людям, которые Андрею нужны. А что же было делать? И Андрей, не без сомнений, согласился, что я права…

Далее мне предстояло найти Андрею работу, ссылаясь на которую он мог бы просить продления визы для своего пребывания с семьей на Западе. Но мои связи, довольно сильные, ограничивались Швецией, а точнее Шведским киноинститутом, который распределял и добывал деньги на развитие национального кино. Потому что, как я уже писала выше, моя кандидатская диссертация была посвящена шведскому кинематографу.

В частности, как я уже тоже упоминала в связи со своим намерением остаться в Швеции, я была в самых близких и доверительных отношениях с Анной-Леной Вибум, одним из ведущих продюсеров Шведского киноинститута, в то время, кажется, даже заместителем главного директора. И Андрей, будучи полностью в курсе моих шведских перипетий, довольно быстро согласился на этот канал поиска работы. Впрочем, никакого другого выбора у нас и не было… Тем более, что еще в Москве, во время своих приездов Анна-Лена несколько раз просила познакомить ее с Андреем, но он не имел там никакого желания с ней встречаться.