Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Но двери Карлтона, совершенно неожиданно для моего советского сознания, оказались почему-то открытыми настежь. И абсолютно никто не поинтересовался, куда это направляется в неурочный час какая-то «дама» в потертых джинсах, мало похожая на клиентов такого люксового отеля. С замиранием сердца, еще опасаясь, что кто-то из администрации гостиницы все-таки «схватит меня за хвост», я нажала кнопку в лифте. Еще мгновение и я стою перед дверью номера Тарковских, вынужденная их будить. Стучу. Дверь открывает Лариса, и выясняется, что Тарковский на интервью. В это время! Но я забыла о том, что это фестивальное время, то есть другое и для участников, и для журналистов — двадцати четырех часов никому не хватает.

Я вздохнула с некоторым облегчением. Мне никого не пришлось будить и Ларисе не нужно было долго объяснять причину моих страхов. Мы слишком хорошо знали друг друга, и она была хорошо осведомлена о моей фобии. Я только сокрушалась о том, что завтра придется уезжать, так как деваться некуда…

Нужно было только понять, где я сумею доспать эту ночь в роскошном номере Тарковских, стоившем фестивалю какие-то астрономические суммы. Было не очень ясно, куда меня запихнуть на оставшееся время в этом роскошестве. В номере стояла огромная двуспальная кровать, куда растерянная Лариса предложила мне устраиваться третьей. Ситуация оказывалась довольно странной… Тем более я подозревала, что его тоже это вынужденное решение едва ли приведет в восторг.

Тогда, вспомнив свое пионерское прошлое, включавшее модифицированные ныне игры во всяких «казаков-разбойников», я внимательно осмотрела помещение. Бросалась в глаза ванная комната, которая была едва ли не больше по размерам всего основного помещения. Она разделялась на две части. В первой проходной части располагалась огромная, сверкающая белизной ванна и два умывальника, а за стеклянной дверью таились еще душ и туалет. Эта ванна сама по себе показалась моему смышленому незатейливому пионерскому уму просто и без преувеличения королевским ложем. Лариса в первую минуту опешила: «Ты что, с ума сошла? Как это ты здесь будешь спать?» «Прекрасно!» — возопила я, подразумевая «Эврика!»

«А что же в нее стелить?» — не унималась в своих сомнениях Лариса. Но они разрешились быстро. Мы стащили с их кровати два замечательных покрывала, которые, застелив теперь дно ванной, послужили мне на славу, и я погрузилась в глубокий сон. Но даже сквозь этот сон я отметила поздне-раннее появление Андрея в «моем» помещении, пробормотавшего или хихикнувшего что-то среднее между удивлением и одобрением, вроде как «сумасшедшие»… Но дело было сделано, а я могла остаться до премьеры. Тарковские этого хотели, потому что напряжение на самом деле было слишком велико, а свой человек, бесконечно им преданный, был все-таки совсем рядом и под рукой…

И тут я, самозванка, оказалась включенной в их завтраки, которые они теперь заказывали в номер на троих. Их еда трое суток тоже оплачивалась фестивалем, включая их любых возможных гостей. Так что поутру я вылезала из своего бункера и размещалась, будто так и надо, вместе со своими любимыми друзьями в комнате, залитой солнцем, вокруг столика с кофе, джемами и круасанами. Точно также я делила с ними все остальные трапезы уже в ресторане. Никого из администрации не интересовало мое незаконное присутствие — не то что во Владимире. Мы хохотали с Ларой, вспоминая нашу владимирскую гостиницу, как я бегала открывать ей запертую дверь этажа и как скрывались от служащих гостиницы ее «аморальные» ночевки у Андрея. А теперь мы пробирались далее по коридорам свободы, открывавшей нам свои, как нам казалось, просторные, как этот номер, объятия…

Но французская свобода тут же продемонстрировала нам свою унижающую неполноценность. Как я уже писала, оказалось, что гардероб наш не соответствовал ее претензиям. Выяснилось, например, что на вечерние просмотры допускаются зрители только в вечерних туалетах, то есть мужчины в смокингах, которого у Андрея не было.

Поначалу, демонстрируя свою демократичность, мы отнеслись к этому, как к шутке: уж, небось, не начнут демонстрацию «Ностальгии» без Тарковского? Ан нет, разочаровали нас. Находились и до нас такие бузотеры, да им указали их место вне зала и тем более сцены. Один америкашка пришел на представление своего фильма в «вольной» одежде, но просмотр начался без его представления почтенной публике.

Стало ясно, что смокинг приходится брать на прокат за кругленькую сумму. Каким-то образом раздобыли бабочку. Во всяком случае, у меня в блокноте сохранилась запись: «Проблема бабочки! Мы то нервно хохочем, то волнуемся всерьез — а что делать? Чувствуем себя нашкодившими школьниками». Андрей, недоумевая, хихикает: «нет, поймите, что не впустят меня на собственный просмотр, ха-ха-ха». А позднее, когда доставили смокинг, то оказалось, что он не годится по цвету, не сочетается с чем-то. Андрей восклицает: «Лара, я думал, что вы взяли синий… А вы — серый! Нет, серый нам не годится! Что делать, мама мия?»

В итоге с серым цветом пришлось как-то смириться. У Ларисы на этот случай было платье от Параджанова, а я привезла с собой бархатный лиловый брючный костюм, но тут выяснилось, что в брюках не пускают. Лариса нашла выход из положения, решив изобразить из меня японку. Она честно старалась заворачивать меня в свой цветной атласный халат все той же фирмы «мама», подкалывая и подшивая его на мне в разных местах, чтобы он походил на кимоно — все трое нервно хохотали. Но, несмотря на все ухищрения, это кимоно не желало на мне держаться, и я все время из него выскальзывала. Рискуя не попасть на просмотр, я надела костюм. К счастью, он не вызвал у билетеров никакого протеста, и я гордо вплыла в просмотровый зал.

Надо сказать, что во время фестиваля отношения Ларисы с Андреем были самыми нежными. Проснувшись утром и усаживаясь с нами завтракать, Андрей рассказывал нам свой очередной сон: «Я сегодня как будто бы проснулся во сне и думаю, почему я здесь? И что я вообще здесь делаю? И Ларисы нет. Вот ужас!» Лариса откликается на этот сон полным удовлетворением, спрашивая кокетливо: «А что, Андрюшенька, если я далеко уйду?» Нежный поцелуй следует в ответ, и кажется, что все опять на своих местах: Андрей по-прежнему нуждается в Ларисе так, как было всегда…

Еще до фестиваля Андрей сговорился с Ковент-Гарденом о постановке Бориса Годунова. Николай Двигубский жил в это время уже в Париже, женившись на француженке, и Андрей предложил ему стать художником спектакля (раньше они работали вместе на «Зеркале»). Двигубский прикатил на машине из Парижа в Канн, чтобы оговорить с Андреем с глазу на глаз условия этого проекта. Может быть, речь шла о деньгах. Не знаю, но Андрей был раздражен сверх меры настойчивостью, с которой Двигубский добивался свидания с ним, недоуменно восклицая: «Коле, наверное, кажется, что я приехал в Канн для того, чтобы с ним встретиться! Странно…» Помню Двигубского, смирно ожидавшего, когда Андрей выберет минуту поговорить с ним…