Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Мы двинулись в путь на двух машинах, многоместном джипе и типичной комфортабельной американской машине, в которую посадили Тарковских со мной и которую поначалу пытался вести Том. Но вскоре, видимо, утомленный нашей русской речью, здраво рассудил, что для всех удобнее поменяться водительскими местами с Занусси, которого мы с радостью приняли в свои медвежьи объятия. А Том воссоединился в джипе с тремя американскими сценаристками, одна из которых называла себя «последней хиппи Америки», также приглашенными на фестиваль, как и кинорежиссер с Филиппин, ехавший тоже с ними. А еще чуть позднее к нам присоединилась третья машина с китайским режиссером и его женой, а также, если не ошибаюсь, супружеской парой из Израиля.

Вначале мы ехали через один из национальных парков — заповедник, занимающий огромные пространства, покрытое всякой невероятной растительностью и заселенное мормонами, где на сотни(!) километров нельзя было найти магазина, где продавались бы сигареты или алкоголь.

Нас завезли также в деревеньку где-то в стороне и в горах, то есть в уединении, где небольшим поселением живут «настоящие» самые мормонистые мормоны, глубоко презирающие своих совершенно «разболтавшихся» соотечественников. Заезжать туда небезопасно, и удалились эти мормоны не для того, чтобы стать предметом любопытства туристов. Можно было только рискнуть быстро проехать по улицам с задраенными окнами, не останавливаясь, а то могут забросать камнями. Но из окна машины мы успели рассмотреть взрослых и детей, одинаково бледненьких в такую жару и укутанных в длинные одежды с длинными рукавами, в шапках и платках. Их правила гласят, что греховное тело должно быть максимально закрыто от чужого глаза. Аскетов таких немного. Жениться им позволено только между собой, так что кровосмешение в таком маленьком поселении, конечно, неизбежно… Это был первый неожиданный контраст после Лас-Вегаса…

А ехали мы и наслаждались в нашей замечательной машине вместе с Занусси, в его еще более замечательном обществе, болтая без умолку. Об этом очень точно вспоминает сам Кшиштоф: «На первом же привале… американцы пришли к нам, сгорая от любопытства и желая узнать, о чем мы там разговариваем, ибо у нас в машине всю дорогу царило страшное оживление. Мы ответили, что разговаривали о жизни, и это была правда, но объяснить, о чем именно, не смогли… как и многое другое впрочем».

Были мы, все четверо, действительно, в прекраснейшем настроении, бесконечно шутили, балагурили, хохотали бездумно, рассуждая, например… О чем может рассуждать русский человек, на знающий иностранных языков? Об особенностях нашей русской речи, конечно, и русского общения. Помню, как задыхаясь от смеха, мы демонстрировали с Андреем наперегонки, сколько разного можно выразить по-русски одним коротким словом, «воще» или «ну, это воще» — утверждение, негодование, иронию, недоумение.

Надо сказать, что сам Кшиштоф был удивительно удачным и уютным, идеальным спутником и собеседником для Андрея. Американцы сложили нашу компанию правильно — просто послушать их диалоги в течение двух-трех дней было для меня подлинным наслаждением. Кроме того, что Кшиштоф был тонким, но и аналитически строгим кинематографистом, он оказался еще блестящим светским собеседником, энциклопедически образованным и иронически точным в своих оценках. Тем более, что к тому моменту он уже имел богатый опыт жизни и работы в Америке, где дела его тогда вовсе не заладились. В противоположность русской импульсивности вообще и Тарковского, в частности, он умно и насмешливо рисовал в назидание нам, начинающим эмигрантам, особенности деловой жизни Америки. Занусси знал все: от истории и обычаев каждого индейского племени до качества мяса, из которого изготавливаются гамбургеры и которое здесь рекламируется массам «настоящей чистой говядиной»… Андрей слушал, похихикивая и удивляясь, с детским вниманием…

Когда годы спустя я приезжала в Америку, то всегда с радостной улыбкой вспоминала рассказы Занусси, наше сказочное путешествие, их вместе… Кшиштофа и Андрея…

А каньоны… Этого нельзя вообразить… Там можно только побывать… Как на другой планете… И долина странных гигантов, где снимал свои фильмы Джон Форд… Масса маслянистого от жары воздуха… на мили и мили… Как море… Океан… Конца нет…

И пробираясь далее на машинах, снабженных, конечно, кондиционерами, дальше сквозь этот воздух, знойный, кажется, навсегда пропитанный, вобравший в себя и душное солнце, и ровный слепящий свет, воздух пустыни, в котором теперь как призраки вечности возникали какие-то странные, из бесконечности веков исходящие… скалы? Я не знаю названия этих сооружений, вместо стволов деревьев расположившихся в этой пустыне широко и привольно. Они напоминали живые существа, вечных обитателей этих мест, меняющих бесконечно свою окраску, свой облик, свое настроение в своих взаимоотношениях с освещением.

Как точно сказал восхищенный этими видениями Тарковский: «Здесь есть ощущение реального, зримого присутствия Бога»! А своим ироническим замечанием Занусси спустил нас на Землю: «Подумать только, что все это великолепие, называется таким прозаическим словом, как выветривание ». Да? Действительно! Какая правдивая правда!

В своих воспоминаниях Кшиштоф точно вспоминает о том, как они с Андреем заключили в эти мгновения пари, кто первый теперь будет снимать эту долину. Андрей проиграл, и снимал этот божественный пейзаж, этот Космос Занусси. А Тарковский, увы, более никогда сюда не вернулся…

А тогда, удивленно подхихикивая, он повторял: «Нет, ребята, американцы все-таки удивительные люди… Иметь у себя под боком такую натуру, и никогда не суметь ее по-настоящему снять?! Ну, что? Форд? „Дилижанс“? Нет. В конце концов, это просто вестерн, который он снял в таких местах!? Какая глухота! Какая вульгарность! Нет, это поразительное отсутствие глаза и слуха, а?» — «А еще эти бесконечные рекламы, которые они здесь снимают?» — подтрунивает Занусси. «Да-да! И рекламы!» — негодует Андрей. И затем продолжает то убежденно, то мечтательно: «Здесь надо снимать явление призрака Гамлету. Вот здесь я бы такую сцену залудил… Ну, ничего… когда-нибудь сниму»… И хохочет: «Я им покажу, как это делается»…

А мы двигаемся все дальше и дальше… через индейские резервации… все ближе к цели нашего путешествия…

Но вечное, увы, переплетается с обыденным, которое особенно фальшиво звучит здесь. Наш кортеж притормаживает в очередной раз у базарчика, куда индейцы привозят продавать туристам изумительные ювелирные изделия ручной работы из полудрагоценных камней, вправленных в серебро… Андрей задержался у машины, любуясь, точно специально для нас, засветившейся теперь радугой… А мы с Ларисой топчемся у наскоро сколоченных прилавков и пялимся на эти изделия, как недоступную роскошь для нашего теперешнего положения. А мимо нас, точно метеор, проносится Ладди. Вот он, настоящий американец, который всегда в деле и не отдыхает никогда. Даже если мы все обедаем, то он с вечным гамбургером в руке проносится к телефону, куда-то исчезает и у телефона же возникает вновь. На этот раз, пробегая мимо нас, он бросает нам на ходу: «Выбирайте что-нибудь, я вам дарю»…