Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

И присмиревшие слушали противоположный по смыслу рассказ Занусси о том, какой жесткой цензуре подвергался его фильм в Америке, его рассуждения об особенностях американского менталитета, отраженного их кинематографом, и непреодолимых преградах, стоящих на пути проникновения «чуждого» им миропонимания. «Хотя, — как заверил Занусси с некоторой надеждой, — есть в Америке люди, предпочитающие европейское кино»… Надо думать, что и таких он где-то видел…

Белоккио, подхватив горькие наблюдения Занусси, перечислял проблемы итальянского кино, оказавшегося в зависимости от американского доллара. Фильмы, которые субсидируются этим долларом должны соответствовать требованиям американской культуры. Это грустно. Потому что художнику предлагается сделать выбор между деньгами и собственными моральными принципами, которые долларом не оплачиваются…

Приехавший из Венгрии Ковач рассказывал о «преимуществах» положения кино в другой социальной системе: «У нас не стоит проблема денег, но нам трудно снять на эти деньги, в конце концов, тот фильм, который ты хочешь снять. На Западе художник вынужден думать о максимальном успехе у зрителей, о том, что он может заработать своим фильмом и что может заработать на нем продюсер. Но в этом контексте мы оказываемся в более выгодной ситуации: можно сказать, что мы бедны, но мы честны!»

Последнюю фразу публика встретила особенно восторженными аплодисментами. Но Альфредссон возразил, что режиссер все-таки обязан соответствовать интересам простой публики. А Занусси рассматривал ситуацию в контексте защиты авторского кино, которое не выживет без субсидий, а потому его положение драматично.

Далее Ковач, размышляя о положении художника в любом обществе, раскрывал проблему как внешней, так и внутренней цензуры: «Увы, но в процессе съемок, если не с самого начала, художник все-таки идет на компромиссы. Так что законченный фильм — это всегда результат борьбы с собой, того, что ты имел в голове, и того, что ты снимал. Завершенный фильм — это результат борьбы с материалом». А Бе-локкио, подытоживая конференцию, говорил о том, что проблема любого большого художника состоит в том, чтобы суметь выразить себя через конфронтацию с другими.

Затем на дневном показе был продемонстрирован мало интересный для нас фильм «Тейстемент», а вечером перед демонстрацией «Ностальгии» зрителям был представлен коллаж, собранный из кусков всех фильмов Тарковского. Думаю, что мы вместе с Андреем и Ларисой пережили какое-то особое волнение в этом далеком от Москвы американском зале, когда поплыли перед нами в темноте зала один за другим до деталей знакомые кадры «Рублева», «Соляриса», «Зеркала», «Стажера»… Точно вся жизнь проносилась перед глазами…

Во всяком случае, после этого, предваряя просмотр «Носальгии», Андрей взволнованно говорил следующее:

«Спасибо, что Телорайд напомнил мне мое многострадальное прошлое…

Все, кто делают кино, знают о том, что оно родилось, как ярмарочное зрелище на потребу и развлечение самой простой публики. Первородным грехом своего рождения оно было связано с деньгами. Отличие фильма от книги состоит в том, что фильм нельзя снять наедине с собой — для его съемок нужны деньги. Кино с самого начала было развлечением, но парадокс кинематографа состоит в том, что оно одновременно может быть высоким поэтическим искусством. О таком кинематографе можно сказать то же самое, что Гете сказал о литературе: „прочитать книжку также трудно, как ее написать“. Кино — великое искусство, но очень страшно зависеть в такой степени от денег. Долгие годы зритель ожидал от нас, кинематографистов, развлечения, и мы виноваты в том, что услужливо ему эти развлечения поставляли. Мы сами воспитали зрителя, который знает, что в кино идут развлекаться. Это наша вина. А Гете я вспомнил здесь потому, что на самом деле искусство — это тайна. Оно говорит об истине и о бесконечном, которые все равно остаются тайной. Я не могу сделать картину, которая бы нравилась всем. В конце концов, я и не сто долларовая купюра, чтобы всем нравиться… Но… Такой фестиваль внушает мне надежду. Потому что мне кажется, что в этом зале зритель ожидает увидеть что-то действительно важное для себя в интимном смысле этого слова. ( Аплодисменты ). И мне все-таки ясно, что продюсеры вернутся к тем временам, когда они бывали соавторами великих проектов. Может быть, я идеалист, но я в это верю. Итакой фестиваль, как этот — здесь, в Телорайде — становится символом такой надежды!» ( Аплодисменты ).

Да-да, надеяться-то мы надеялись, но, как далеки были при этом от какой бы то ни было реальности. На что мог надеяться Андрей, видя, что большой рынок занимает всю территорию, а в таком фестивале, как Телорайд — нуждается лишь маленькая кучка людей, нуждающихся в кино, как искусстве, готового чувствовать и размышлять. Но мы все равно верили, что останутся странные бессеребренники, готовые пожертвовать всем, чтобы создавать подлинное кино. Рыцари искусства…

А теперь, прежде чем перейти к пресс-конференции Тарковского на лужайке, замечу, что были люди на фестивале, пытавшиеся завязать с ним отношения достаточно безуспешно. Я помню, что там был Борис Фрумин, наш режиссер, давно эмигрировавший в Америку, который организовал просмотр своего фильма в маленьком зале. Я ходила его смотреть. А Андрей, насколько я понимаю, полностью пренебрег тогда этой возможностью, может быть, в страхе всякого прямого контакта с эмигрантом из Союза.

Довольно курьезной оказалась встреча Тарковского с известным представителем американского «underground»-a Станом Брекеджем. Ему удалось заманить Андрея со всем нашим автомобильным экипажем к себе в номер, где он рассадил нас всех, чтобы продемонстрировать свои работы с маленького проектора. Поначалу Тарковский терпел так называемые авангардные картины, поэтика которых была очень далека от него. Кроме того, будучи профессионалом, он не терпел никакой любительщины. Но вот начался просмотр фильма, подробно зафиксировавшего роды первого ребенка Стана его женой, теперь уже немолодой крупной женщиной, водрузившейся рядом с нами на кровати. Это так естественно для многих западных стран. В Голландии я уже успела налюбоваться в разных семьях фотоальбомами на ту же тему. Но через пару минут такого просмотра Андрей решительно встал и, извинившись, вышел. Мне в целях перевода пришлось последовать следом за ним и уже догонявшим его Станом Брекеджем. На его недоумение Андрей ответил, что роды, продемонстрированные в данном фильме, сугубо личное дело супружеской пары, а не предмет искусства: «Так что, скажи ему, Оля, смотреть такого рода картины я считаю для себя неприличным и непристойным».