Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Мне ясно, что я выбирать ничего не буду, потому что в лучшем случае этот джентльменский жест касается Ларисы, жены Тарковского, которая сильно воодушевляется. Она настаивает, что подарок предложен нам обеим, но я отказываюсь наотрез, потому что жест вежливости адресован именно ей, а не мне, случайно оказавшейся рядом. Тогда Лариса некоторое время осматривает прилавки уже с прицелом на покупку, а затем направляется к Андрею. «Андрюша, я прошу вас выбрать мне украшение, которое вам больше нравится — Том хочет мне его подарить», — томно щебечет Лариса. «Я никуда не пойду. Лариса! Это неудобно», — решительно и, с моей точки зрения, логично заявляет Андрей. «Ну, Андрюша… Какой вы всегда… Это же Том хочет, а не я… Мне ничего никогда нельзя… Вечно одно и то же», — не унимается Лариса…

В этот момент мы оглядываемся, и с замиранием сердца снова замечаем, что отчетливая радуга закольцевала последней красотой эти блаженные места — мы считаем, что это какое-то специальное, многообещающее предзнаменование… Но Андрей все-таки как-то незаметно увлекается Ларисой к прилавкам. При этом все более решительно и твердо на пути к ним Андрей утверждает, что это «совершенно неудобно», но разворачиваясь к ним, вдруг небрежно тычет пальцем в пару наиболее приглянувшихся ему украшений с бирюзой. С некоторым недоумением и растерянностью я замечаю, что два самых красивых украшения имеют самую высокую цену. Андрей исчезает, а Лариса вместе со мной остается в ожиданиях Ладди…

Но мечты грозят не осуществиться. Тома нет. Он, видимо, наобещал да забыл! Я вздыхаю с некоторым облегчением, но Лариса хватает меня мертвой хваткой, требуя вместе с ней, так как она не знает английского, найти Тома и напомнить ему о его обещании. Я категорически не согласна. Лариса смотрит на меня почти с ненавистью, процеживая сквозь губы последний «святой» аргумент: «Но ведь этого хочет Андрей!» Я остаюсь неприступной и непреклонной, пока мы в перебранке бредем к машинам, где наши спутники уже занимают места. Туда же несется Том, который, действительно, совершенно забыл о своих словах. Но Лариса бросается ему буквально наперерез с решительным окриком: «Том!», вынуждая его притормозить свой бег. «Оля, — зовет она меня теперь ласковым милым голосом. — Подойди, пожалуйста, ко мне и переведи Тому: дело все в том, что мы не успели с Андреем поменять лиры на доллары. А Андрей очень хочет, чтобы я купила себе здесь украшения. Так что я прошу у Тома деньги взаймы, и я ему верну долг, как только мы поменяем валюту».

Краснея со стыда, я вынуждена переводить свою «подругу», зная, что она никогда не вернет ему этих денег. Вижу, как Том без особого энтузиазма, но со светской готовностью направляется с нами к прилавкам, внутренне «крякая», когда Лариса небрежно и мягко, указывая на два самых дорогих украшения: «Том, Андрею понравилось вот это… и это»…

С американской внешней легкостью и живостью Томом выплачиваются более сотни долларов.

«Спасибо, Том. Я тебе отдам деньги, как только мы поменяем», — благодарит Лариса. А через некоторое время шепчет мне то же самое уже в машине, налаживая наши дипломатические отношения: «Я ему отдам». Мое дерзкое неповиновение нейтрализовано. Я прощена, а, главное, дело сделано. Лариса спокойна и готова к дальнейшему путешествию. Андрей мельком оглядывает «подарок». Машина трогается. Сзади, тускнея, радуга сливается с небом. Мне грустно и очень противно. Я стараюсь об этом забыть, не желая, чтобы ложка дегтя испортила бочку меда.

Постепенно пустыни сменяются горами, поросшими все более сочной и яркой растительностью. Теперь мы ползем все выше и выше в горы к этому неизвестному географическому объекту — Телорайду!

В конце концов, мы попали в уютное, небольшое туристическое местечко, затерянное в этих горах, очень живописное, трогательное и легко обозримое. Главный просмотровый зал фестиваля располагался в крошечном старомодном здании, как будто бы выстроенном в начале XX века для демонстрации еще немых лент. Сцена там декорирована старым рисованным задником, на котором теснятся горы, вилла, река, лодка в орнаменте из цветов, а’1а русские базарные картинки с лебедями. На открытии фестиваля в соответствии со всем декоративным и архитектурным замыслом на сцене, как полагалось когда-то, сидел тапер. И все освещалось тусклым, притушенным, желтоватым светом.

Далее нам сообщили, что пресс-конференции здесь традиционно проходят на открытом воздухе, на большой поляне, раскинувшейся неподалеку от этого просмотрового зала. Там всегда водружают стол со стульями для президиума, а публика свободно располагается на простых длинных скамейках или просто на травке.

Комнаты, как для Тарковских, так и для меня были забронированы в маленькой деревянной гостинице у подножия горы. А из комнаты Тарковских окна и дверь распахивались прямо на девственную природу.

На закрытие фестиваля планировался роскошный пикник чуть выше в горах, куда надо было подниматься на фуникулере. А в промежутках нам обещали поездку еще выше, в снежные вершины, ланч на роскошном ранчо и настоящее родео не для туристов, а для местных фермеров. В высокогорное путешествие нас заботливо и своевременно экипировали теплыми куртками с капюшонами: неожиданно оказавшись вдруг в снежном и ветреном королевстве, мы даже дышали с трудом в разреженном воздухе. Вот такие климатические переброски за несколько дней автомобильного путешествия…

А весь смысл этого милого интимного собрания кинолюбителей в Телорайде заключался в полемически заостренной противопоставленности его коммерческому духу больших известных и самых «крутых» фестивалей. Кинематографисты и зрители имели здесь возможность самого прямого и непосредственного общения, не предопределенного званиями, наградами или известностью.

Открытие фестиваля было волнующим и сердечным. Даже речь мэра города звучала на открытии неформально. А еще до открытия Тарковский был щедро вознагражден взволнованным признанием какой-то молодой американки, сообщившей ему, что его «фильмы изменили всю ее жизнь». Чего же больше? Что я могу еще сказать?

На первой пресс-конференции были представлены сразу несколько кинематографистов: шведский режиссер Ханс Альфредссон, замечательный польский мультипликатор Збигнев Рабчинский, итальянец Марко Белоккио, венгр Андреас Ковач, режиссер с Филиппин и Кшиштоф Занусси.

А пресс-конференция Тарковского была объявлена на следующий день отдельно, как коронный «номер».

Публика казалась наивной и доверчивой, доброжелательной, исполненной энтузиазма и готовой аплодировать каждому слову. Они радовались точно дети, заходясь от восторга, когда З. Рабчинский заверял их, что его «замыслы настолько полоумные, что их можно рассчитывать реализовать только в Америке».