Ольга Суркова - Тарковский и я. Дневник пионерки

Ехали мы в Лондон втроем по-студенчески, автобусом, но помнится мне, как я была счастлива, с недоверием пощипывая себя за руку, пытаясь усвоить новую и небывалую мысль — «я еду в Лондон». Или снова — «Я еду в Лондон». Неужели все это опять реальность и происходит, действительно, со мной?..

Иоган и Арьен ехали только на один день, а я на недельку, направившись в Лондоне сразу к Тарковским, которые меня ждали. Впрочем, что значит к Тарковским? Поскольку специальных привычных для нас «командировочных» Тарковский себе не выторговал, то деньги из собственного кошелька экономились для более возвышенных планов. А Лариса с Андреем поселились у Ирины Браун, ленинградской девушки, определенной Андрею ассистентом и переводчицей в работе над постановкой. Ира была замужем за Томом, милым гостеприимным англичанином, валторнистом, из известной потомственной музыкальной семьи. Жили они в небогатом трехэтажном домике, как здесь говорится, «в ряду», верхнюю мансарду которого любезно предоставили нашему Маэстро. Это была крошечная комнатка под крышей, в которую влезала только большая кровать и маленький столик. Все удобства были этажом ниже, а хозяйственно-общественная жизнь сосредотачивалась в огромной кухне-столовой на первом этаже. Мне на несколько дней отыскалось спальное местечко в одной из комнат второго этажа.

Насколько я помню, Ира была деловой женщиной, занятой прежде всего своей работой. Так что дом был безалаберный, а атмосфера оказалась самой дружеской и гостеприимной. И беспроблемной… в контексте новых подозрений Ларисы, нервно сообщавшей мне по телефону из Лондона, что интерес Иры к Андрею носит дополнительный, слишком специальный характер, а он-то петушится во всю, «извертелся, искокетничался весь». Но к моему появлению там царили тишь, гладь и Божья благодать.

Что касается спектакля, то он прямо-таки ошеломил всех нас своим блестящим неожиданным решением, продуманным и точным. Я писала затем о новой сценической работе Тарковского в той же голландской газете, а позднее все это уже было опубликовано в Москве, так что не буду здесь вновь касаться деталей и особенностей этой новой трактовки оперы.

Андрей к тому моменту, понятно, был утомлен репетициями, естественно, взволнован грядущей премьерой, так что семейство Браунов предложило нам поехать отдохнуть на пару дней в их загородный дом в окрестностях Солсбери. Покойный отец Тома когда-то работал там органистом в центральном соборе. А мать, если не ошибаюсь, была прежде арфисткой. Теперь она почти не могла двигаться из-за тяжелого артрита, так что почти все время сидела в кресле. Спину она держала прямо, а ноги ее были укрыты пледом, как и полагалось, по моим понятиям англичанке. Милая, светская, остроумная, очень английская леди.

Здесь же рядом располагался шикарный дом ее дочери и сестры Тома, наиболее преуспевшей в семье, известной пианистки. Туда нас сводили «на экскурсию», и, надо сказать, что дом произвел на Ларису с Андреем огромное впечатление, как их мечта, уже воплотившаяся у кого-то. Я заметила их воодушевление и предложила им сделать фотографию в этом интерьере. И они с удовольствием и как бы небрежно, по-хозяйски развалились на диванах, а я щелкнула их с прибауткой, что-то вроде «красиво жить не запретишь»…

Вечером нас угощали прекрасным английским ужином — то есть сочным ростбифом, который искусно зажарил Том. Он много острил, и все было так, как я читала в книжках про англичан, вплоть до рассказа, хоть и поданого нам с юмором, как важно наливать молоко в чай, а не наоборот, как это делают некоторые варвары. Утром мы поехали в Солсбери, были в соборе, заглянули на тихое английское кладбище, зарулили к знаменитым камням «Хейдж Тоуне», а затем побродили по деревеньке, отметившись даже у дома Уильямса Голдинга, посидели в местном пабе со школьной подругой Тома.

Как сейчас помню, все это было 30 октября, так как премьера должна была состояться 31-го, в день рождения моего отца и матери Тома. И когда мы вернулись после прогулки домой, то застали в гостях у матери Тома милую супружескую пару. Они приехали накануне поздравить ее с днем рождения и подарили ей… папури, цветы, засушенные в ансамбле запахов. Я понятия еще не имела что это такое, а мама Тома, наслаждаясь, вынюхивала тонкий запах, точно слушала увертюру. Том представил меня гостям, как русскую леди, может быть, первого и последнего варяга в этих краях. Гости вежливо чинно представились, тут же спросив с искренним интересом: «А какие цветочки вы предпочитаете в вашем садике?»

Там же Андрей сделал моим фотоаппаратом уже второй раз наш «двойной портрет» с Ларисой. Первый он сделал еще у каньона…

Мы возвращались в Лондон, взболомученные грядущей завтра премьерой. Кстати, премьере этой, увы, предшествовал публичный скандал, разразившийся между Тарковским и Двигубским на одном из недавних худсоветов. Дело все в том, что в процессе работы над спектаклем Тарковскому, как обычно, приходили разного рода новые идеи, касавшиеся мизансцены или сценического дизайна. Так что на том самом худсовете он заявил, что хочет поставить статистов в саду у Мнишек, которые бы изображали скульптуры, неожиданно меняющие свои позы. Это в очередной раз, то ли что-то меняло в сценическом дизайне Двигубского, то ли усложняло его работу, так что он попытался возразить. Но в ответ, на глазах у изумленных членов благородного английского заседания, Тарковский громко, на чисто русском языке и «по-нашему» послал Двигубского к одной маме. Он был в бешенстве, требуя чтобы тот сообразил, кто есть кто, и немедленно убирался отсюда восвояси.

«Зачем он так?» — вопила моя душа, когда мне рассказывали всю эту историю. Это было так некрасиво. Но… было ТАК! Слова были неясны англичанам, но, увы, крик не оставлял сомнений в ссоре русских.

Тем более, что потом Андрей потребовал, чтобы Дви-губский не смел даже выходить на поклон после спектакля. В ином случае он не выйдет сам… Надо же? Прямо так? Своему собственному художнику-постановщику? А ведь сам говорил и писал, что в человеке следует воспитывать прежде всего «достоинство и чувство чести». Так где же они? Или звезды движутся по орбитам, вовсе неизвестным простым смертным? Но было именно ТАК.

И на этом Андрей не успокоился. Он поставил условие и Клаудио Аббаде, «неосмотрительно» задружившемуея с Двигубским, прямо-таки в ультимативной форме, когда тот приглашал его к себе на прием после премьеры: либо он, либо я. Прямо-таки — к барьеру! Аббаде оказался в неловком положении, но пришлось извиниться перед Колей… Итальянцу приходилось считаться с великими тайнами русской души…

А сейчас мы собирались на премьеру, и все это было уже позади и неважно. Андрей со свойственной ему пунктуальностью загодя облачился фрак. Как всегда был элегантен и изыскан, полон опять чувства собственного достоинства.