Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография [litres]

Смерть учителя, в жизни которого никогда не было эндшпиля, заставила меня впервые в жизни ощутить невообразимое и непередаваемое чувство одиночества, которое приходит к нам вместе с ноющей и незаживающей болью от невосполнимой потери. Мне казалось, что Сема – мой замечательный Сема, прекрасный учитель и бесценный друг – будет рядом всегда. Он был моей хорошей привычкой, присутствие которой даже не замечаешь, пока она рядом. А потом она исчезает. И что тебе делать? Как быть одному – потерянному, убитому горем и, кажется, никому не нужному? На похоронах Семы беспрестанно плакало серое небо, а вместе с небом, нисколько не стесняясь, рыдал и я.

Мой друг был очень светлым, добрым, теплым человеком. И мне бы не хотелось заканчивать рассказ о нем мрачными воспоминаниями. Пусть читатель увидит его таким, каким видел я: милым, открытым, острым на язык и обожающим чувство юмора в других людях. Веселые истории он коллекционировал и с удовольствием выдавал на публике. Сема, при всей своей природной скромности и какой-то незаметности, мог при желании легко стать центром любой компании. Стоило ему оценить обстановку и немного раскрепоститься, как из его уст начинали сыпаться бесконечные шахматные байки. История следовала за историей, легенда – за легендой. Не прощу себе, если не расскажу здесь хотя бы некоторые из них.

В Ленинграде жил очень талантливый, но совершенно неграмотный шахматист Леонид Иванович Шамаев. Был он мастером спорта, работал директором шахматного павильона на стадионе имени Кирова и виртуозно играл в блиц. Когда я учился в шахматной школе, нас – учеников – всегда удивляло отношение к блицу Ботвинника. Он жутко сердился, буквально впадал в ярость, если видел, как мы увлеченно играем в суперкороткие шахматы. Ботвинник запрещал играть в блиц и обещал применить санкции к нарушившему запрет. Мы не понимали причину такого отношения, но Фурман своей историей открыл мне глаза. В старые времена, когда в шахматных клубах не хватало шахмат, блицы были очень популярны. Играли «на высадку» – проигравший вставал из-за доски и отправлялся в конец очереди из желающих сразиться в очередной блиц-дуэли. Играют в блиц и сейчас. Я собственными глазами видел, как не гнушался стоять в такой очереди президент Венгрии Янош Кадар.

А тогда в ленинградском шахматном клубе за доской увлеченно играл Шамаев и моментально высаживал игроков одного за другим. В клуб приехал Ботвинник, уже ставший гроссмейстером и выигравший Ноттингемский турнир, который был одним из главных международных турниров между Первой и Второй мировой войной. Гроссмейстер встал в конец очереди и, терпеливо дождавшись своего часа, попытался сесть за стол. Но Шамаев поднял глаза и с хорошим татарским акцентом, с которым говорил всю жизнь, произнес:

– Нам с вам, товарищ Ботвинников, задарма и на равных в блиц играть неинтересно.

Ботвинник отскочил как ошпаренный и с тех пор не только сам не играл в блиц, но и терпеть не мог, когда этим развлекались другие.

Другая занимательная история случилась с тренером Бориса Васильевича Спасского. Александр Казимирович Толуш был тем человеком, которому Спасский обязан своим званием чемпиона мира. Толуш был мастером комбинационной игры, но кроме этого слыл он и мастером остроумных ответов. Так, на одном из межзональных турниров, когда наши шахматисты сначала играли с иностранцами и показали очень хорошие результаты, руководитель делегации – международный гроссмейстер, заслуженный мастер спорта Котов, которому для попадания в турнир претендентов достаточно было не проиграть в партиях с нашими шахматистами, на общем собрании команды объявил, что из Москвы пришло указание советским шахматистам сыграть между собой вничью. Следует упомянуть, что, несмотря на свои заслуги, в той делегации Котов был самым слабым и, понимая это, конечно, боялся проиграть. Толуш, понимая хитрый ход Котова, тут же послал его при всех, не стесняясь в выражениях. Котов, ясное дело, возмутился:

– Саш, как ты можешь?! Послал меня? Руководителя делегации?!

Не моргнув глазом Толуш абсолютно невозмутимо ответил:

– Я тебя не как руководителя послал, а как шахматиста Котова.

Толуш умел не только быстро отвечать, но и быстро реагировать на ситуацию на доске, видел промежуточные ходы и знал, как нейтрализовать даже выгодную позицию соперника. Так, будучи уже в преклонном возрасте, он играл партию с шахматистом, который объявил Толушу жертву ферзя и мат в пять ходов. Обычно в ответ на такие заявления люди либо сдаются, либо начинают спорить с соперником. Но Толуш не был бы Толушем, если бы реагировал как все. Мгновенно оценив ситуацию и заметив ход, который позволит избежать проигрыша, гроссмейстер небрежно вынул изо рта сигару, постучал ею по столу и важным тоном зажиточного барина произнес:

– Прошу исполнить.

Надо ли говорить о том, что соперник бесславно проиграл.

Третья история, которую поведал мне Фурман, произошла с Андрэ Арнольдовичем Лилиенталем, с которым был я в чудесных добрых отношениях, несмотря на сорокалетнюю разницу в возрасте. Познакомились мы во время матча Спасского и Петросяна в шестьдесят шестом году, когда я во время разбора партий в пресс-центре сказал что-то нетривиальное, чем вызвал его интерес. Ведь в свои пятнадцать обнаружил весьма серьезные познания в шахматах.

Сам Лилиенталь был знаменит тем, что на Московском международном турнире выиграл какую-то совершенно феерическую партию у Капабланки. В пятидесятые годы он очень прилично играл, а когда подросло новое поколение (Петросян, Геллер, Котов) – перешел на писательскую стезю. Он написал много шахматных книг, часто работал комментатором матчей.

Лилиенталь жил в Советском Союзе с тридцать шестого года [40], но так и не научился хорошо говорить по-русски. Понимал довольно прилично, а говорил с дичайшим акцентом. Фурман рассказывал, что во время войны шахматистов-гроссмейстеров не призывали в армию, они имели бронь по личному распоряжению Сталина, и в эвакуацию их отправляли в Казань и Пермь. Так, например, Ботвинник оказался в Перми, а Лилиенталь – в Казани. Сразу после войны, во время полуфинала первенства СССР, Фурман с Лилиенталем пошли в ресторан. Меню тогда не было, и Лилиенталь пытался заказать по памяти и замялся, дойдя до горячего. Немного подумав, чуть-чуть смутившись, он выдал следующую тираду:

– На второе принесите мне… Ну как же это называется? Принесите мне, – и далее последовала невероятная с филологической точки зрения структура, – петуховой матери щеночка.

Если прочитать это медленно, то смысл вполне понятен. Но услышавший подобную реплику официант, естественно, отошел от стола с квадратными глазами, посчитав клиента едва ли не сумасшедшим. К счастью бедолаги, уже через мгоновение Лилиенталь закричал ему вслед: