Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография [litres]

– А, вспомнил! Цапленка!

Раз уж в связи с историями Фурмана зашла речь о Лилиентале, не могу не рассказать и еще одну веселую, связанную с ним байку, поведанную уже Петросяном. Лилиенталь был его тренером на турнире претендентов. Как-то после напряженной борьбы Петросян отложил партию и, уставший, перед сном попросил Лилиенталя проанализировать позицию и утром под дверь положить листок с возможными вариантами. Проснувшись, Петросян достал из-под двери записку следующего содержания: «Дорогой сыночку! Ферзёвый эндшпиль бывает разный финтифлюшка. Тегеранчик, не зефни!»

С плохим анализом партии связаны и наши собственные истории с Фурманом. Но никакого отношения к плохому знанию русского языка они, конечно, не имели, а произошли из-за страстного увлечения бриджем, которое «снизошло» на Фурмана как раз к началу нашего постоянного сотрудничества. Впрочем, сложно назвать эту тяжелейшую болезнь обычным увлечением. Увлечение обычно не мешает делу, которому служишь, а бридж Семы стоил мне весьма важных очков в турнирах тех лет.

Так, на чемпионате страны в Ленинграде в семьдесят первом году я играл партию с Савоном, которая была для нас обоих решающей. Я напирал очень сильно, имел все шансы победить, играл белыми и имел явное преимущество. Савон попал в цейтнот, а я, сделав очередной ход, увидел, что упустил выигрыш. Надо было повторить позицию, но соперник почувствовал мое настроение и не дал этого сделать. В итоге с моим большим преимуществом партия была отложена. Фурман взял на себя дальнейший анализ и уехал работать домой. Я, зная, что тренер взял работу на себя, позволил себе отдыхать и не садиться за доску. Утром Фурман явился с совершенно новым и даже на первый взгляд странным планом. Но я в то время доверял ему практически слепо и не стал серьезно изучать и проверять предложенный вариант. Дыра в его плане открылась катастрофическая. Во время доигрывания мне с трудом удалось выползти на ничью. Я поверить не мог, что Сема был способен придумать подобную чушь, стал выяснять, как такое могло произойти, и случайно узнал, что всю ночь он провел за игрой в бридж, а для своего спасения в последнюю минуту набросал первое, что пришло в голову.

История повторилась и на Алехинском мемориале в Москве, где из-за очередного прокола Фурмана мне пришлось разделить первенство с соперником. Тогда я открыто сказал тренеру:

– Семен Абрамович, надо выбирать: или бридж, или шахматы.

К тому моменту в наших отношениях я уже начал играть роль первой скрипки да и подобным образом поставить вопрос имел полное моральное право. Конечно, он выбрал шахматы. Как могло быть иначе. Он не мог подвести ни любимую игру, ни любимого ученика, хотя наши отношения вышли далеко за рамки рабочих. Я считал и считаю Сему своим вторым отцом во всех смыслах этого слова и смею надеяться, что в чем-то тоже был для него вторым сыном. Ведь не просто так, наблюдая за нашей совместной игрой, Таль сказал когда-то: «Дай бог каждому тренеру такого подшефного. И наоборот».

Про подшефного судить не могу, а что касается тренера, то повторю еще раз: очень многое, если не все, что мне удалось совершить в шахматах, я совершил во многом благодаря урокам своего учителя, своего дорогого друга – непревзойденного и незабываемого Семы, Семочки, Семена Абрамовича Фурмана.

Я считаю себя счастливым человеком во всем, что касается семьи, опоры, надежного тыла. Мне повезло не только в профессии иметь надежного и любящего наставника, но и с самых первых мгновений жизни чувствовать крепкие руки заботливых и мудрых родителей, которые не держат, а лишь поддерживают и направляют, и делают это не наставлениями, нравоучениями или запретами, а лишь собственным примером и душевными разговорами.

Многие люди удивляются моему жизненному ритму: полностью загруженные встречами и мероприятиями дни, очень редкие спокойные выходные. Какое-то влияние, безусловно, на мое сегодняшнее расписание оказали известность и чемпионство. Но все же я уверен, что судьба обычного экономиста не загнала бы меня на диван и не позволила бы долго предаваться праздности, потому что привычку практически постоянно трудиться я легко и полно впитал в себя в детстве, наблюдая за жизнью родителей.

Двухвековая история моей семьи уходит своими корнями к истокам заводов Златоуста. Все мои предки были рабочими, а некоторые не просто обычными тружениками, а настоящими умельцами, отмеченными, как, например, мой дед по материнской линии, во времена Российской империи особым жалованьем в виде золотых червонцев.

Мои родители познакомились на Златоустовском машиностроительном заводе, где папа по окончании техникума работал старшим мастером, а мама пришла туда, окончив курсы плановиков. Вместе родители пережили тяжелейшие годы войны, также наложившие свой отпечаток на их привычку постоянно трудиться. Труд был главным делом их жизни, ее смыслом, той неотъемлемой составляющей, без которой существование будет неполным, нелепым и странным, лишенным надежной и крепкой основы. Я не просто осознал и принял установку о том, что отдых – это всего лишь небольшая и не слишком важная часть времени, труд завершающая и ему предшествующая, она буквально проросла в мое сознание, сделав подобный жизненный ритм единственно возможным и правильным.

После моего рождения моя мама – Нина Григорьевна Карпова (в девичестве Соколова) – приняла решение оставить работу экономиста и посвятить себя воспитанию детей. Решение это было непростым и очень мужественным, ведь ее жалованье было серьезным подспорьем для семейного достатка. Конечно, и до маминого увольнения жили мы довольно скромно. Впрочем, называлось это «так же, как все». Все наше окружение – друзья, знакомые, соседи, родители моих товарищей – были людьми одного круга, работающими на заводах или в конторах, привыкшими еще со времен войны во многом себе отказывать и ничего лишнего не желать. Но бедности своей никто не стыдился, главным оставался не туго набитый карман, а чистая совесть.

Мамино служение семье не могло не сказаться на нашем материальном положении, но голода и нужды мы никогда не знали, и все это опять же благодаря ее – мамы – постоянному и беззаветному труду. Каждый день она варила свежий суп из собственной картошки и овощей, меню практически никогда не менялось, но сравнивать было не с чем. Пища была не изыском, а необходимостью, важной для поддержания стабильного существования. Что я чувствую, вспоминая нехитрый вкус этого ежедневного супа? Благодарность. Благодарность за то, что не стал притязательным к еде. Подобное отношение значительно облегчает жизнь в любых поездках. Это сейчас я могу позволить себе практически в любом уголке мира зайти в кафе или ресторан и отведать любое даже самое экзотическое блюдо, а в юности на сборах приходилось питаться тем, что дают, и довольствоваться исключительно пищей, что предлагали в столовых. Голодный – жди еду по расписанию, денег «на подкормиться» не водилось, да и не хотелось тратить их на такую ерунду, как мороженое, пирожные и конфеты. Я привык не думать о пище и с одинаковым удовольствием съем и самый прекрасный, нежнейший и сочный аргентинский стейк, и обычную сваренную в мундире картошку.