Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Парадокс, таким образом, заключается в том, что сбор, регистрация и анализ данных о случайных происшествиях (хотя момент обратного воздействия и подтачивает их случайность) приводил к установлению общих правил и социальных закономерностей. Так обстояло дело в науке XIX века, и процесс увенчался применением статистических законов в термодинамике, изучением тепла, и даже в начале XX века, новым пониманием физических законов, достигнутым благодаря квантовой теории. При охвате единым взором большой исторической протяженности интересно отметить, что проблема обратного воздействия, на которую обращает внимание Хэкинг в связи с социологическими дисциплинами, находит параллель в физике: оказывается, наблюдение может быть внутренним компонентом самой физической реальности. Об этом писал Нильс Бор, давая свою интерпретацию квантовой механики.

Кажется, все это очень далеко, да так и есть, от Шуберта и Мюллера и от их падающего листа. Но исторический период, когда создавался «Зимний путь», был переломным при переходе от старого мира познания к новому. И я готов утверждать, что тут лежит одна из причин углубляющегося влияния «Зимнего пути» с момента его написания в 1827–28 годах до современности включительно. Дело не в том, что «Последняя надежда» или «Зимний путь» в целом задумывались Мюллером или Шубертом как вклад в кипящие дебаты о детерминизме и статистических доказательствах – такое предположение выглядело бы несерьёзно. Однако стихотворение и песня подпитываются интеллектуальным климатом эпохи, когда вероятность и провидение были предметом диспута. Что еще более важно, идея нормальности, родившаяся в 1820‐х, не может не влиять на исполнителя или слушателя «Зимнего пути». Скиталец возбуждает наш интерес потому, что он похож на любого человека – мужчину ли, женщину, – или потому что он образец патологии, отщепенец? Обдумывая «Зимний путь», я все время задаю себе этот вопрос. Отождествляем мы себя со скитальцем или стараемся отграничить себя от него? Вызывает ли сочувствие или отторжение? Даёт ли он нам заглянуть в человеческий внутренний мир или смущает нас? Он человек с отклонениями или нормальный? Беспокоящее требование ответов на эти вопросы придаёт «Зимнему пути» способность овладевать умом.

В песне главенствуют суровые и неопределенные в своём значении звуки. Не следует забывать небольшое шуточное пояснение, типичное для язвительного остроумия скитальца и дополненное музыкой Шуберта: «Дрожу так сильно, как только могу» – потому-то я на самом деле продрог от холода. Но песня заканчивается взрывом на самой грани подлинной печали и высмеивания себя, сознания того, как смешна ситуация. Над словами Wein’ auf meiner Hoffnung Grab – «Плачу над могилой своей надежды» нет указаний на смену темпа, а то, что в действительности речь идёт всего-навсего о листе, как бы ни был он нагружен символическим значением, оправдывает насмешливый тон. Но подлинная боль пронзает эти слова, их принципиальная двусмысленность сохраняется – их магическая абсурдность.

Оставляя в стороне разговоры о случайности, можно дать научное объяснение тому, что листья вообще опадают. Лиственные деревья, чьё название (англ. deciduous ) происходит от латинского глагола decidere (падать) – используют зеленую, богатую хлорофиллом листву, чтобы впитывать летом солнечный свет и производить фотосинтез, то есть главный процесс в своём метаболизме. Осенью хлорофилл выводится, и листья желтеют или даже краснеют, поскольку в них возникают химические соединения, отпугивающие насекомых. Зона опадения в основании каждого листа содержит клетки, которые осенью разбухают и пресекают приток питательных веществ от дерева к листу. Появляется линия отрыва, и в конце концов лист падает или срывается с ветки ветром. Защитный слой формируется на месте отпадения, он предохраняет растение от испарения воды и от жадности насекомых. Сложные генетические механизмы, отвечающие за опадение листьев, лишь в последние десять лет начали открываться науке.

Альбрехт Дюрер, Шесть этюдов подушек. Перо, чернила, 1493

Это одна из песен, в которых шубертовский дар перевоплощения в работе с музыкальными мотивами разыгрывается вовсю. Все начинается с фортепьянных раскатов, каждый завершается отчётливо ударной нотой с коротким предшествующим узором в басовом регистре. Фигура повторяется шесть раз, прежде чем вступает певец. Мелодия становится все более громкой, гармонически все в больше степени намекает на угрозу, а затем она – отдаленная и расслабленная. Определённо, мелодическая фигура обозначает собой какой-то образ, но какой? Тут, в словах вокальной партии, дан ответ – «лают собаки». Вы слышите рычание, вы ощущаете напряжение в гармоническом плане, вся прелюдия решена в несколько диснеевском вкусе по ясности целей. Однако этого мало, есть кое-что еще, «звенят их цепи», и действительно, фортепьянные восьмых в басовом регистре весьма наглядны. Нам даётся новый образ вместе с тем же звуком «спят люди». В этой строке Шуберт изменяет глагол у Мюллера, schnarchen , «храпят», на schlafen , «спят». Чтобы достичь желаемого эффекта повтора, он также изменил порядок слов: es bellen… es rasseln… es schnarchen/schlafen – «лают… звенят… спят/хранят». В глаголе schnarchen было многовато согласных, чтобы он подсказывал нужный образ сонных, зевающих людей, в том время как вокальная партия своим маятниковым движением делает этот образ более доступным.