Иэн Бостридж - «Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Авторитетный медик Пьер Франсуа Рейе в «Словаре медицинских наук» объяснял в 1812 году, что «пароксизмы ярости, неожиданные и неблагоприятные известия, частые головные боли, избыток сексуального возбуждения и тревога, как известно, вызывают преждевременное побеление волос». Скиталец в «Зимнем пути», как легко предположить, страдает от всех этих состояний. Споры о причинах внезапного поседения волос, этого засвидетельствованного во многих случаях явления, продолжаются по сей день. Наиболее правдоподобным объяснением сейчас кажется «острый эпизод рассеянной алопеции, при котором неожиданное побеление волос «за одну ночь» вызывается преимущественным выпадением пигментированных волос вследствие этого расстройства, предположительно, иммунного характера» (Трюб и Наварини в приложении к «Дерматологии»). Таким образом, неожиданное поседение больше не считается связанным со стрессом или беспокойствами. Человек с шевелюрой, в которой смешаны тёмные и седые волосы, в большей или меньшей степени стремительно теряет тёмные в результате аутоиммунной реакции и оказывается полностью седоголовым.

Но какой бы ни была физиологическая реальность, образ, использованный Мюллером, сообщает его стихотворению и песне Шуберта оттенок шутливого гротеска. Музыкальное присутствие ужаса здесь – не совсем то, чем оно кажется.

Липпи Хедрен на рекламном снимке для «Птиц» Альфреда Хичкока (1963)

Шуберт, Франц, каркал в последний раз. 26 июля 1812 года.

Написано хористом Шубертом на его партитуре альта в До-Мессе Петера фон Винтера.

В музыке, соединяющей эту песню с предшествующей, «Сединами», происходит едва одолимое пространственное перемещение. «Седины» заканчиваются в самом низу фортепьянной дуги, описанной в предыдущей главе. Теперь в «Вороне» музыка взрывает вверх. Нас потрясающим образом дезориентирует высокий голос в фортепьянной партии, невесомой, галлюцинаторной. Мы поднимаем взгляд и видим птицу, но мы и сами в воздухе вместе с ней, вознесенные музыкой.

Когда мы с режиссером Дэвидом Олденом в 1997 году делали фильм об этом цикле, Олден придумал образ, усиливающий это ощущение. Скиталец вроде бы показан с птичьего полета, полёта ворона, но его чёрный плащ развевается как крылья, и головокружительной танец камеры смешивает объективное и субъективное, наблюдающего и предмет наблюдени. Скиталец становится вороной, и все зрители тоже.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что такой монтаж соответствует чему-то, что уже есть в стихотворении и чему музыка только придаёт более высокое звучание – а именно, смутной потере идентичности, ясного различения между собой и другим. Я не уверен, что вполне оценил находку режиссёра тогда, когда снимался фильм.

На человека падает тень птицы, кружащей над головой, ждущей падали. Однако если человек – добыча, был ли он охотником, преследующим цель: находящим путь в темноте по звериными следам («Спокойной спи»), ищущим «ее следы» («Оцепенение»)? Не указывает ли его близость к птице, с которой он запроста разговаривает, обращаясь: Wunderliches Tier , «удивительное животное», – на некоторое отождествление, на размыкание барьеров, подчеркнутое головокружением, передаваемым музыкой? Он оказывается вверху, там же, где и ворон, он смотрит вниз, как и мы вместе с ним.

Художник Люсьен Фрейд в раннем автопортрете с успехом пользуется тем же ощущением таинственного родства. Белому перу в руке служит изящной антитезой фигура человека в шляпе, видная в окне на заднем плане, антитезой чёрного и белого, и перо выглядит странно оптимистично, благодаря вертикальному положению и светлому цвету, а вот тёмная фигура слегка пугает. Есть автобиографический подтекст: Фрейд поведал, что это перо, данное ему возлюбленной. Но интереснее всего птица на заднем плане. Я не могу утверждать, что это ворона, хотя она и похожа на кого-то из вороновых. Черно-серый окрас напоминает серую ворону, и есть соответствия между изображением птицы и фигурой художника на переднем плане: те же чёрные и серые пятна и белое перо. Благодаря этому возникает множество сменяющихся значений: человек как птица, или человек противопоставлен птице, или это выражение уязвимости, жесткости, неловкости.

Монтаж в фильме Дэвида Олдена по «Зимнему пути», созданный в юбилейном, 1997 году

Ворон хорошо известен как дурной вестник в литературе и визуальных искусствах. Гравюра «Женщина на краю бездны» Каспара Давида Фридриха (1803) устрашает своей мрачностью. Возможно, гравюра сделана как фронтиспис книги собственных стихов Фридриха.

Персонаж гравюры – своеобразный женский двойник героя «Зимнего пути»: она одинока на фоне унылого ландшафта и окружена эмблемами бренности, изоляции и смерти. Только змея отмечает её судьбу как специфически женскую, судьбу Евы, Эвридики и Клеопатры. Героиня стоит на грани саморазрушения.

На первый взгляд, картина Фридриха «Егерь в лесу», начатая летом 1813 года и вывешенная в марте следующего на выставке патриотической живописи в Дрездене, кажется романтической работой, типичной для этого художника: скиталец посреди леса, спиной к зрителю. Такая обращенная спиной фигура, Rückenfigur , была излюбленным мотивом Фридриха. Однако на переднем плане изображена сидящей на пне ворона, зловещая, выжидающая. Ясно, что человек заблудился, он французский егерь, затерявшийся в немецком лесу, и если это 1813 год, то он принадлежит к отступавшей из России армии. Смерть солдата в снегах – вот чего ожидает ворона и что она предвещает. Первый владелец картины, принц Вильгельм Мальте Путбусский описал сцену так: «Это зимний пейзаж. Всадник, потерявший лошадь, идёт навстречу смерти, и ворон прокаркивает ему погребальную песнь». Вероятно, птица растерзает труп, поэтому между персонажем и ей устанавливается мрачная связь. Находясь под угрозой столь ужасной участи, солдат сам превращается в животное, чьи следы на снегу выдают в нем преследующего добычу. Принц Вильгельм Мальте был отпрыском древнего славянско-рюгенского рода и с 1815 года успешно правил Рюгеном под высшим суверенитетом Пруссии, будучи местным государем Каспара Давида Фридриха и его покровителем. Вильгельм Мюллер, что интересно, нанес продолжительный визит в Рюген в 1825 году, опубликовав пользовавшийся влиянием на современников поэтический цикл «Раковины с острова Рюген» ( Muscheln von der Insel Rügen ) в 1827 году. Однако непохоже, что он видел картину, хотя этого и нельзя узнать наверняка. Но тематическая перекличка между картиной и «Зимнем путём» Мюллера, конечно, весьма соблазнительна.