Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

Сенная мелькает во многих воспоминаниях. Люди говорили: «Это Уяздовские аллеи для гетто: несколько деревьев, красивые дома, чисто». По Сенной прогуливалась с собакой Белла Гельбард, рыжеволосая жена известного архитектора и покровителя искусств Ежи Гельбарда, выведенная в «Прощании с осенью» Виткация как демоническая Геля Берц. Ее окружали студенты с курсов рисования, благодарные ей за интерес к их работам. После войны она описала свою жизнь в оккупации под конспиративной кличкой «Чайка». На Сенной жила семнадцатилетняя Мириам Ваттенберг, девушка с талантом художницы и музыканта, которой в 1943 году благодаря американскому происхождению матери удалось вместе со всей семьей выбраться за границу. Там под именем Мэри Берг она издала «Дневник из Варшавского гетто», ставший источником информации о тех временах.

Благодаря ей мы знаем, что однажды Татьяна Эпштейн объявила в своем кафе конкурс молодых талантов. Призом был недельный контракт на выступления с хорошими гонорарами. Мэри, то есть Мириам, тогда получила приз за исполнение джазовой песенки. На Сенной протекала бурная артистическая и общественная жизнь. На Сенной нищенка, будучи не в силах проглотить брошенный ей кусок хлеба, просила, чтобы ее добили.

Переезд Дома сирот на Сенную произошел в конце ноября 1941 года. В малом гетто и так было невероятно тесно, а в доме предстояло разместиться еще многим жильцам. На пятом этаже расположилась народная столовая – один из многих подобных пунктов общественной взаимопомощи, организованных в гетто. Эта предназначалась для интеллигенции; раз в день она выдавала суп по талонам, сначала бесплатным, потом платным – полным и льготным. Для некоторых этот суп, помимо получаемого по карточкам хлеба, был единственной возможностью поесть. От первого этажа до чердака тянулась очередь голодных.

Часть помещений была отведена под занятия по техническому рисунку, архитектуре и графике, которые проводились с согласия немецких властей. Обучение длилось шесть месяцев и стоило двадцать пять злотых в месяц. Занятия продолжались с девяти утра до половины третьего дня. На курсах преподавали историю искусств, архитектуру, историю костюма, различные техники рисунка, начиная с рисования геометрических фигур и кончая фототипией, орнаментацией и шрифтовой графикой. Учащихся не отправляли на принудительные работы, поэтому на курсы записывались прежде всего мужчины. Выставку работ выпускников описала «Газета жидовска». Награду получил «потрясающий по замыслу и прекрасный по исполнению проект домика, который возведут где-то очень далеко, над морским берегом в Палестине…».

На первом этаже было кафе, которым заведовала Татьяна Эпштейн. Официантками там работали дамы из высшего общества, а на фортепиано играл Владислав Шпильман. Он вспоминал:

Там я смог укрепить свою позицию признанного артиста и, кроме того, познакомился с людьми, с которыми мне предстояло впоследствии провести много славных и пережить много ужасных минут. К завсегдатаям этого кафе принадлежал художник Роман Крамштик, чрезвычайно способный, друг Артура Рубинштейна и Кароля Шимановского. Он работал над великолепным циклом графики, представлявшим жизнь в стенах гетто, не подозревая, что будет убит и что немалая часть этих рисунков погибнет.

В кафе на Сенной бывал и один из благороднейших людей, которых я встречал в жизни, – Януш Корчак {397} 397 Władysław Szpilman, Pianista, dz. cyt., s. 63-64. .

Дом сирот занял в здании большой зал и несколько боковых комнаток на втором этаже, бальный зал на третьем этаже, несколько помещений на первом и четвертом этаже и на чердаке. Корчак и воспитатели очень разумно распорядились этим пространством. Ночью зал на втором этаже служил спальней для двухсот воспитанников, а днем выполнял функцию столовой, комнаты для учебы, работы и отдыха. Из отгороженных шкафами и ширмами закутков воспитатели сделали учебные классы, мастерские для мальчиков, швейные мастерские для девочек, читальню, уголок для кукол и даже уголок тишины.

В бальном зале с зеркалами на третьем этаже проводились торжества, поскольку Доктор, верный своему принципу, что детям, помимо еды, нужна духовная пища, до самого конца устраивал для них разные интеллектуальные игры: они читали вслух, рассказывали сказки, ставили спектакли. Молодые воспитатели спали там же, где и дети. Пани Стефа поселилась в канцелярии. Корчак поставил свою кровать за фанерной перегородкой в изоляторе для больных детей.

Вскоре после переезда интернат посетила начинающая журналистка Гута Эйзенцвайг; о своих впечатлениях она рассказала в репортаже, напечатанном в «Газете жидовской». Эта газета, которой владели немцы, содержала прежде всего пропагандистские материалы, но в ней можно найти и множество интересных сведений. Статья, озаглавленная «Дом Януша Корчака для сирот – дело великого друга детей» сочится патокой, но позволяет заглянуть в те призрачные интерьеры, где среди зеркал, шкафов и ширм Доктор играл с детьми в игру под названием «нормальная жизнь»:

На первый взгляд, казалось бы, здесь царит беспорядок, но какое там! При более близком знакомстве выявляется дивная организованность и, что самое удивительное! – организованность, характерная для ребенка, который умудряется своими маленькими, зачастую беспомощными ручками в одной маленькой коробочке обустроить себе прекрасную трех– или даже четырехкомнатную квартиру. И если взрослые скептически покачают головой – ребенок покажет тебе каждую комнату, каждый угол и объяснит их назначение. И действительно, приходится с удивлением признать, что все построено мастерски.

Автор статьи задает вопрос: «Дети, вам тут хорошо?» В ответ «глаза наполняются блеском, на бледных щеках проступает легкий румянец, а маленькие ротики говорят и говорят…». Все состязаются в рассказах о доброте Доктора, «…если накричит на кого-то из детей – то потом вечером или через час приходит и просит прощения. Так ласково говорит и целует, что каждый ребенок сразу же все забывает» {398} 398 .

Корчак, описанный как «великая душа», «гордость еврейского населения Варшавы», пришел в ярость, прочтя эти приторные похвалы, и написал открытое письмо редактору «Газеты жидовской»:

Дом сирот не был, не является, не будет Домом сирот Корчака. Я слишком мал, слаб и глуп для того, чтобы без малого две сотни детей отобрать, одеть, собрать – накормить, обогреть – окружить опекой и проводить в жизнь… Эту великую работу проделали совместными усилиями сотни людей доброй воли <���…> {399} 399 List Janusza Korczaka, “Gazeta Żydowska” 1942, nr 3, w: Dzieła, t. 15 (w przygotowaniu); tamże, s. 383 – 384.

Бедная Гута Эйзенцвайг. Ей, верно, незаслуженно влетело. Она наверняка хотела сентиментальным тоном репортажа смягчить сердца каких-нибудь влиятельных персон, чтобы раздобыть где-то дополнительные порции гороха, крупы, масла для приюта, напоминая о популярности Доктора и международной славе его учреждения. Ведь она не могла не видеть отчаяние, что скрывалось под игрой в дом.