Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

Давно пора рассказать побольше о воспитателях и работниках приюта. О тех, кто кормил, обшивал, драил, стриг, забирал грязное белье и выдавал чистое, пришивал пуговицы, перевязывал, помогал делать уроки, организовывал игры и развлечения, выслушивал жалобы, помогал разрешить недоразумения.

Часто упоминавшийся в текстах Корчака Фелек, которого дети прозвали «Грибком», – это Феликс Гжиб, правая рука Доктора. Его звали Файвел, когда в 1922 году он пятилетним ребенком попал из Пшасныша в Варшаву, а потом в Дом сирот. Он учился с охотой, получил профессиональное образование по специальности «радиотехник». Однако по специальности он не работал, а вернулся в приют воспитателем. В тридцатые женился на девушке по имени Бальбина, которую называли Блимка.

Пани Блимка, выросшая в провинциальном приюте, приехала в Варшаву учиться в семинарии для воспитательниц детского сада. Поселилась в Бурсе Дома сирот, где и встретила Фелека. Окончив семинарию, она тоже устроилась работать у Корчака. В гетто она руководила швейной мастерской, где чинили одежду обитателей Дома. Ее очень любили и постоянно обращались к ней с какими-то просьбами. Дети приставали: «Ой, пани Блимка, миленькая, если не пришьете <���пуговицу>, я штанишки на улице потеряю» {400} 400 Janusz Korczak, Kijem tego, kto nie pilnuje swego, bez daty, w: Dzieła, t. 15, w przygotowaniu (wcześniejszy druk – Janusz Korczak w getcie, dz. cyt., s. 226). .

Панна Эстерка – Эстера Виногрон, студентка факультета естественных наук Варшавского университета, тоже воспитательница в Доме сирот. «Незаметная, худенькая, маленького роста, с крохотным лицом, в огромных очках с роговой оправой; у нее были очень густые волосы, спадавшие до плеч; она всегда ходила задумчивой и грустной», – вспоминали друзья. Эстерка была одаренной танцовщицей и мечтала о балете. Она отдавала себе отчет, что у нее нет шансов на успех в этой области. И с тем большим пылом руководила танцевальным коллективом Дома, организовывала разные театральные постановки.

Пани Саба, то есть Сабина Лейзерович, много лет заведовала белошвейной мастерской Дома сирот. Во время оккупации, когда уже не шили ничего нового, а только переделывали и чинили старые вещи, она работала воспитательницей. «Она была добросовестна, взвешивала каждое слово, бродила по дому, словно в полусне, – может, она страдала? Сосредоточенная и какая-то замкнутая в себе» {401} 401 List Jony Bocian do Pracowni Korczakowskiej IBE, 1 XII 1990, cyt. za: tamże, s. 276. , – вспоминала ее Йона Бочан, практикантка Дома в гетто.

Генек – работник канцелярии Генрик Азрилевич, сын сапожника Азрилевича, который болел angina pectoris, – за неимением свободных мест его положили в изолятор для детей. Генрик перепечатывал на машинке письма и тексты Доктора, а также его «Дневник». Бывало, что у него не хватало времени. Отсюда пробелы в заметках длиной в несколько недель.

Рузя – Ружа Липец-Якубовская, – бывшая воспитанница Дома сирот; получила высшее педагогическое образование в Бельгии, потом работала в Доме воспитательницей.

Другие: панна Натя – Наталия Поз; в детстве она перенесла болезнь Гейне-Медина и осталась инвалидом; панна Натя много лет заведовала канцелярией Дома. Ружа Азрилевич-Штокман, вдова Юзефа Штокмана, мать маленькой Ромци и сестра Генрика, – многолетняя экономка Дома. Старый Генрик Астерблюм – секретарь совета общества «Помощь сиротам» и бухгалтер. Дора Сольницкая – сборщик членских взносов Общества. Трудно упомнить всех, особенно «приходящих», тех, кто не жил в Доме. А присматривала за всем пани Стефа, мать Дома сирот.

В уцелевших остатках архива Дома есть статьи Корчака тех лет, написанные для домашней газеты. Благодаря им мы знаем, какое серьезное терапевтическое значение он придавал настрою детей, и потому убеждал воспитанников верить, что они выживут, мечтать о том, что будут делать после войны, и хранить в памяти то, что происходит с ними сейчас.

Он повторял, как заклинание:

Вы будете помнить много разных дорог и улиц – и улицу Слискую, и этот дом, который не наш, и мы – не его. <���…>

Будете помнить переезд и беспорядок первых дней и недель, темный класс на первом этаже, светлую комнату на четвертом… А те, кто учится рисовать, будут помнить комнатку на чердаке с небеленым потолком и красными стенами, на которых развешано сто пятьдесят картинок.

На входной двери была надпись:

«Господин вор, пожалуйста, не ломайте замок, потому что комната пуста, а заперта только для того, чтобы гости народной кухни не пачкали пол».

Каждый раз, видя горстку обгорелых спичек, кто-то будет вспоминать Альберта и спрашивать:

– На ком он женился? Сколько у него детей? Как ему живется – и стал ли он художником или занимается чем-то другим?

Каждый раз, слыша музыку вечером, кто-то будет вспоминать Лютека и его вечерние концерты по пятницам.

А потом выстроятся длинной чередой все остальные и всё остальное.

Ящик найденных вещей, суд, домашняя субботняя газета, плебисцит, степени приязни, экзамен по чтению, прочитанные книги, военный суп, который один раз был вкусный, а три раза так себе – еврейский, геттовый, военный.

Многое всегда забывается – неинтересное и неважное.

Но выставку изящных искусств и академию художеств под самой крышей ученики будут помнить всегда {402} 402 Janusz Korczak, Będziecie pamiętali całe życie , w: Dzieła, t. 15, w przygotowaniu (wcześniejszy druk: Janusz Korczak w getcie. Nowe źródła, dz. cyt., s. 181). .

Время плотно заполняли занятиями. Не оставляли места для страха. В Доме царило довоенное расписание и соблюдался режим дня. Дети учились, следили за чистотой и порядком, помогали на кухне и в швейной мастерской, старшие заботились о младших. Воспитанников, как и до войны, каждую неделю взвешивали и обмеряли. Потери в весе становились сильнее с каждой неделей, что было постоянным источником тревоги. А ведь, по меркам гетто, их кормили не худшим образом: утром хлеб и эрзац-кофе или чай с сахарином, в обед суп, «один раз вкусный, а три раза так себе», картофель или каша с брюквой, с морковью, иногда в нее добавляли конскую кровь, чтобы восполнить недостаток витаминов. Иногда конина. Вечером снова хлеб или каша. Иногда попадались какие-то необыкновенные лакомства из заграничных посылок, которые не были доставлены, поскольку адресаты уже умерли. Содержимое таких посылок почта отдавала детским домам. Были также какие-то выделенные правительством порции сахара, сгущенного молока, рыбьего жира.

Людвик Гиршфельд, иммунолог и бактериолог с мировым именем, запертый в гетто, вспоминал:

Дом сирот доктора Януша Корчака. Эту фамилию знает и чтит каждый педагог. Этот дом я посещал часто, поскольку там меня охватывало ощущение некоего высшего мира. У Корчака там не было даже своего угла <���…>. На маленьком ночном столике он писал свои гимны о детях. Учил их справедливости, доброжелательности и достоинству. Доктор не хотел впускать детей с улицы, и об этом даже шли дискуссии на заседаниях. Но он хотел не только спасать людские тела, он хотел ковать души. И ему это удавалось даже в том аду, ведь дети из Дома сирот были известны во всем районе как воплощение благородства. Его отважным и преданным товарищем по труду была пани Вильчинская. Там проходили концерты и лекции <���…>. Там бывал один фабрикант, Гроссман, большой любитель философии. Он рассказывал детям о греческой философии. Говорил мне, что то были его единственные счастливые минуты в этом аду – когда он разговаривал с маленькими евреями о дионисийском упоении красотой. И дети, видимо, понимали его, радовались, когда он приходил, и, думая о Платоне, забывали о своем положении {403} 403 Ludwik Hirszfeld, Historia jednego życia, Warszawa 1946, s. 353. .