Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

В Первый день года приговор записывается,

а в Судный день скрепляется печатью:

скольким отойти и скольким быть сотворенными;

кому жить и кому умереть…

Доктор, погруженный в молитву, стоял в углу зала. На нем был поношенный офицерский плащ и солдатские сапоги. На голове – шелковая ермолка. В руке – молитвенник на польском.

23 октября вышло уже давно ожидавшееся извещение Хайнца Ауэрсвальда, комиссара по делам еврейского гетто, об изменении границ «закрытого района». Евреи должны были покинуть участки, изъятые из гетто, до 26 октября. На Адама Чернякова легла ответственность за выполнение приказа и выделение мест для тех, кого выселили. Семьдесят пять тысяч человек нужно было разместить в домах, и без того набитых битком. Черняков пытался торговаться с немецкими властями за каждый клочок улицы, за каждый дом, осознавая, к каким несчастьям приведет это постановление. В дневнике сухо сообщал: «Уплотнение жилищ идет с трудом».

Сроки выселения много раз передвигали, много раз изменяли границы. Это привело к повсеместному переполоху и отчаянию. Были такие, кто, худо-бедно устроившись, назавтра узнавали, что им снова нужно переезжать. Учащались самоубийства. Все дома на Хлодной, где жили евреи, надлежало освободить. Дом сирот также получил приказ переезжать.

Его новое помещение – Сенная, 16/Слиская, 9 – до войны принадлежало варшавскому Обществу взаимопомощи работников торговли и промышленности. Дом был построен в 1914 году по проекту Франтишека Лильпопа и Кароля Янковского; он полностью соответствовал ожиданиям своих хозяев. Общество, объединявшее поляков и евреев, давало ссуды, обеспечивало работой безработных, оказывало помощь вдовам и сиротам, занималось общественной и культурной деятельностью. Поэтому здание включало в себя конторы, клубы и помещения для мероприятий, бальный и гимнастический залы, и даже зал для кегельбана, а также квартиры для сдачи внаем. В течение многих лет здесь шла бурная общественная жизнь: встречи с просителями, конференции, торжества, банкеты и балы.

Когда в октябре 1940 года устанавливали границы гетто, началась отчаянная борьба за Сенную. Это была богатая улица, один из важных путей сообщения, и арийские жители не хотели оттуда съезжать. Для еврейских жителей ее потеря была бы катастрофой. В конце концов ее включили в так называемое малое гетто, но то и дело предпринимались попытки изменить ее статус. Евреи организовали комитеты, собиравшие деньги и золото, чтобы подкупить немецкие власти, от которых зависел исход дела. Власти нашли компромиссное решение.

Хаим-Арон Каплан писал в дневнике:

Даже в этой общей могиле, которая зовется гетто, нам не дают покоя. Улицу Сенную уже раз испытывали огнем. Меч и раньше заносили над головами тамошних евреев, но они заплатили откуп – четыре килограмма золота. Несмотря на это, грабительский аппетит убийц не был утолен. Теперь они приходят с новым желанием: поделите ее! Левая сторона будет для гоев, правая сторона для евреев. На этот раз даже золото не поможет {396} 396 Chaim Aron Kapłan, Scroll of Agony. The Warsaw Diary , London 1999, cyt. za: Barbara Engelking, Jacek Leociak, Getto warszawskie, dz. cyt., s. 92. .

Здание на Сенной, 16/Слиской, 9 стояло на правой, неарийской стороне улицы. После выселения с Хлодной именно там нашел свое следующее прибежище Дом сирот.

Этот дом пережил восстание в гетто, Варшавское восстание и погромы, что гитлеровцы устраивали в городе. Он так хорошо сохранился, что после войны в нем размещалось несколько учреждений. Его разобрали, как и большую часть окрестных зданий, в начале пятидесятых, когда засаживали деревьями участок вокруг строившегося тогда Дворца культуры и науки. Огромный пустырь, на котором возвели дворец, получил название Площадь Парадов. В сквере возле площади, напротив театра «Лялька», в 2003 году поставили памятник Корчаку в окружении детей. Вмурованная в землю табличка сообщает, что памятник был создан стараниями фонда «Шалом» и Польского общества имени Януша Корчака. Ни слова о том, что именно здесь стоял дом, из дверей которого Доктор, Стефания Вильчинская, воспитатели и воспитанники вышли в последний путь.

Начало встретилось с концом. Последние месяцы жизни Корчаку довелось провести в том районе, где прошли его молодые годы. Неподалеку от нового помещения приюта, в доме по адресу Сенная, 60/Слиская, 51 располагалась детская больница имени Берсонов и Бауманов, о которой уже столько раз говорилось в нашей повести. Этому дому, расположенному в границах «малого гетто», на «еврейской» стороне улицы, не нужно было никуда переезжать. Там в 1905 году доктор Юлиан Крамштик принял на работу молодого педиатра Генрика Гольдшмита. Доктора Юлека, сына Исаака Крамштика, уже давно не было в живых. В кафе Татьяны Эпштейн Корчак встретил его сына – художника Романа Крамштика, который летом 1939 года приехал из Парижа навестить больную мать. Начало войны застало его в Варшаве, а гитлеровские приказы загнали в гетто. Друзья, среди прочих Анна и Ярослав Ивашкевичи, предлагали спрятать его на арийской стороне. Роман отказался. Его застрелили в августе 1942 года.

Все изменилось. Вместо знакомых окрестностей – страшный, изуродованный пейзаж из ночного кошмара. Повсюду развалины домов. Стены. Посередине Сенной шла южная граница гетто, обозначенная забором из колючей проволоки. Евреи с плачем покидали дома, стоявшие по нечетной стороне улицы. Жители частных проходных квартир замуровывали двери, ведущие на Сенную, оставляя только входы со стороны Слиской.

Главный вход больницы с самого начала был со стороны Слиской. Молоденькая выпускница медицинского факультета Адина Бляды-Швайгер, «Инка», была счастлива, когда после начала войны, еще перед тем, как закрылось гетто, получила должность стажера в этой больнице, в отделении внутренних болезней. Она работала там врачом до самой «большой ликвидационной акции». Главным врачом была Анна Брауде-Хеллерова, «низкая черноволосая пани, которая говорила глубоким альтом и двигалась с проворством, удивительным при ее полноте, особа очень энергичная, честная, превосходный врач, организатор, человек большого масштаба». Сначала дети болели обычными детскими болезнями, которые можно было лечить пока еще доступными средствами. Позже из-за нехватки мест они лежали по трое, по четверо на одной кровати и умирали от туберкулеза, от сыпного тифа, от голода. Если ребенок чудом выздоравливал, то чаще всего у него уже не было никого, кто мог бы забрать его домой.