Иоанна Ольчак-Роникер - Корчак. Опыт биографии

После смерти матери родился один из самых личных текстов Корчака – «Молитва воспитателя». Впоследствии он вдохновил его на написание восемнадцати поэтических монологов, вышедших в 1922 году под общим заголовком «Наедине с Богом. Молитвы тех, кто не молится». В центре «Корчакианум» в Варшаве хранятся два потертых листка, вырванные из школьной тетради в клеточку, на которых Марина Фальская записала слова Корчака:

Простертый ниц, молю, ведь я уже не для себя.

Дай детям добрую судьбу, помоги их усилиям, благослови их труды.

Не самой легкой дорогой их веди, но самой прекрасной.

А в задаток за просьбу прими мою единственную драгоценность: печаль.

Печаль и труд {215} 215 Janusz Korczak, Modlitwa wychowawcy, w: Dzieła, t. 10, s. 41. .

22 июля 1920 года, в воскресенье, Корчаку исполнилось сорок два года. В тот день он проснулся в своей мансарде в Доме сирот, куда переехал вскоре после смерти матери. Квартиру на Велькой, 83 он оставил навсегда. На Крохмальную привез только несколько необходимых предметов мебели: отцовский старомодный письменный стол, комод, кресло, оставшееся от бабушки Гембицкой, выцветший коврик, который всегда висел над его кроватью, книги, рукописи. На комоде стояла фотография матери. Стефания Вильчинская не скрывала радости от того, что ей предстоит взять его под свою опеку. Марина Фальская писала подруге: «Какое им выпало счастье – теперь он всецело принадлежит им». Он чувствовал, что вышел из темной полосы.

Минуло шестое семилетие жизни. Корчак подытоживал его впоследствии – в гетто, в «Дневнике»:

6 × 7. – А может? Уже всё или еще есть время? Как сказать. Подведем баланс. Мне должны, я должен. Если б знать, сколько еще лет, когда конец. Еще не чувствую в себе смерти, но уже ее обдумываю. – Если портной шьет мне новую одежду, я не говорю: это последняя; но этот стол и шкаф, наверное, меня переживут. – Я примирился с судьбой и с собой. Знаю свою невеликую цену и значение. – Без выходок и неожиданностей. – Будут зимы посуровее и помягче, будут дождливые и знойные лета. И славные холода, и бури, и метели. – И я скажу: уже лет десять, уже лет пятнадцать такого града, такого потопа не бывало. – Помню подобный пожар, я тогда был молод, мне было – минутку – уже студент или еще школьник? {216} 216 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt.

Седьмое семилетие начиналось в ожидании несчастья. Едва окончившись, война уже переходила в следующую. Уже в марте 1920 года Советская Россия решила атаковать Польшу, которая должна была стать «красным помостом» в триумфальном шествии международной революции по Европе. Второго июля генерал Михаил Николаевич Тухачевский издал приказ:

Красные солдаты. Пробил час расплаты. <���…>

Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. <���…>

Пробил час наступления. На Вильну, Минск, Варшаву – марш! {217} 217

В Варшаве был создан Совет обороны государства, который обратился к народу с призывом: «Родина нуждается в помощи. Она призывает всех, кто способен носить оружие, добровольно вступать в ряды армии; мы должны встать на ее защиту единой, нерушимой стеной, и о грудь нашего народа разобьется нашествие большевизма» {218} 218 Norman Davies, Orzeł biały, czerwona gwiazda, Kraków 2006, s. 195. .

На призыв Совета обороны государства откликнулись представители национально-религиозных меньшинств. Евреи из городского совета предложили армии финансовую помощь, еврейские организации убеждали своих участников жертвовать «как имущество, так и кровь, и жизнь свою». Еврейская община обращалась к «братьям во Израиле»:

В эту тяжкую минуту священная обязанность каждого из нас – взять в руки оружие и подчиниться приказам Главнокомандующего. Так мы поступали некогда в Земле Обетованной, так поступали на этой земле в годы восстаний наши предки. <���…> Так поступим сегодня и мы – молодые и старые. Что обиды, когда над страной нависла угроза, ведь мы идем защищать не наших внутренних врагов, а землю, которую никто из нас не разлюбит.

Обязательная воинская повинность охватывала пять возрастов: мужчин от двадцати пяти до тридцати. Собралось сто тридцать семь тысяч человек.

Генералу Галлеру было поручено создать Добровольческую армию. В нее принимали мужчин от семнадцати до сорока двух лет, офицеров – до пятидесяти лет. В костелах зачитывали пастырские послания – письма епископов к народу, призывавшие записываться в армию добровольцем. Бесчисленные общественные и профессиональные организации обращались к купцам, ремесленникам, художникам, рабочим, крестьянам, женщинам, харцерам, студентам, гимназистам старших классов с мольбой вступить в армию. В течение месяца на призывных пунктах записались почти сто тысяч добровольцев.

Корчак всегда был фанатичным читателем прессы, особенно ежедневной. В гетто, отрезанный от распорядка довоенного мира, он с тоской вспоминал:

Газета – на первый взгляд просто бессмысленная литература. – А хоть бы и так. Без газеты нельзя. Там и вступительные статьи, и глава повести, и некрологи, и театральные обзоры, и судебные отчеты. Кино – новый фильм. Новая повесть. Мелкие происшествия и мелкие объявления. – Все это не столько интересно, сколько разнообразно. Кто-то попал под трамвай, кто-то что-то изобрел, у того украли шубу, тому пять лет тюрьмы. Этот хочет купить швейную или печатную машинку, либо продает пианино, либо ищет трехкомнатную квартиру с удобствами. – Широкое русло, так сказать, величаво текущей Вислы, как раз такой, как под Варшавой {219} 219 Janusz Korczak, Pamiętnik, dz. cyt. .

В то июльское воскресенье, в его день рождения, газеты трубили: «К оружию!», «На помощь!», «Московские орды хотят заполонить нашу землю!», «Враг грозит уничтожением не только нам, но и всей цивилизации!» Колонки были полны некрологов о тех, кто погиб в бою с врагом. Пресса призывала помогать солдатам подарками: перевязочным материалом, питанием, бельем. Женщин просили взять на себя роль «крестных матерей» – позаботиться о тех солдатах, у кого нет семьи. Печатались нескончаемые списки тех, кто делал взносы и продавал ценные вещи на военные нужды.